Один в поле - [2]

Лаан-Тин заскучал. Ему было плохо видно, что происходит в штольне — пыль поднималась клубами, каменная крошка заставляла то и дело опускать на зрительный придаток плёнку. Дочерние разумы обсуждали, как лучше обогнуть проход, перебрасываясь только им понятными обрывками фраз.

Лаан-Тин обернулся ещё раз и взглянул на светило. Оно уже достигло середины неба. День перевалил за свою половину, а он пока ещё так и не пригодился.

Ему стало грустно, и он задумался: а нужно ли его присутствие сейчас вообще? Через несколько секунд дочерние разумы откликнулись: «Нет». Более того, его мысли пока даже мешают им, отвлекая от работы. Поэтому они будут не против, если Лаан-Тин немного вздремнёт. А вот на обратном пути пусть он поразвлечёт их какими-нибудь байками.

Лаан-Тин согласился и свернулся в углублении на теле Лаан.

Что-то вырвало его из сна — грубо, жёстко — и отозвалось болью во всем крохотном тельце отростка. Грохот оглушил его на какое-то время. Потом стало чуть тише, и Лаан-Тин начал озираться. Базовое тело, обмякнув — Лаан-Тин не ощущал ни одну мышцу, — бессильно валялось, раскинув конечности. Его покрывали пыль и каменная крошка.

Что-то произошло в штольне, пока он спал. Может быть, кто-то из разумов, управляющих конечностями с инструментами, ошибся, и сверло соскользнуло; может быть, в расчёты конструкции подпорок вкралась какая-то ошибка — этого было уже не узнать, потому что потолок обрушился, а следом обрушились поддерживающие его балки.

Сначала Лаан-Тин подумал, что оглох. Такое случалось — слуховые придатки отростков разумов были гораздо слабее, чем барабанные перепонки базового тела. Достаточно резкого и громкого звука, чтобы разум потерял возможность слышать на несколько дней. Но почему тогда он не принимает мысли остальных?

Лаан-Тин вытянулся, чтобы увидеть компаньонов.

И замер.

Лаан-Дэ, оторванный, валялся у противоположной стены. Лаан-Лю был размазан в кашу — лишь по бугорку, где пузырилось бесформенное месиво, Лаан-Тин понял, что это его компаньон. Лаан-Кан болтался измочаленный и поникший. Лаан-Зота нигде не было видно, и только прозрачная жидкость сочилась из того места, где он находился. Лаан-Шани бессильно обмяк и не подавал признаков жизни.

И тогда Лаан-Тин понял, что произошло.

Тело Лаан открыло рот.

И исторгло дикий вопль.

Отростки разумов не могли существовать по отдельности. Всю жизнь они проводили только в коллективе: в детстве — подсаженные на базовое тело, возглавляемое воспитателем; в зрелости — став полноценным членом телесного братства; в старости — пересаженные на тело престарелых доживали свой срок.

Разум не мог жить один! Просто потому, что это… это невозможно!

Это тишина. Это одиночество. Безумное, невозможное одиночество. Когда ты не чувствуешь ничью эмоцию, не можешь уловить ни одну мысль. Когда ты закуклен сам в себе и тихо сходишь с ума от этой невозможной самости.

Даже преступный разум отсадить в изоляцию от базового тела считалось немыслимой жестокостью. Нет, только нескольких, осуждённых за одинаковые прегрешения пересаживали на одно тело, — и уже потом их вместе отправляли в Овраг Изгнанных.

И вот теперь все они, разумы тела Лаан, мертвы.

Лаан-Тин был обречён. На смерть или на сумасшествие…

Он свернулся комочком на базовом теле и приготовился умирать. Было больно и одиноко. Пустота в голове и в эмоциях угнетала. Он не думал, не чувствовал — да и не существовал.

Так он лежал долго-долго.

Но смерть не приходила.

И тут Лаан-Тин испугался.

Он представил, что будет лежать так ещё день, потом ночь, потом ещё день — если, конечно, переживёт ночь. Один. Эти пустота и одиночество будут ещё длиться и длиться, длиться и длиться…

И Лаан-Тин решил убежать от них.

Ему ещё никогда не доводилось управлять телом. Это было право Лаан-Кана — самого старшего и опытного из всех разумов. Лаан-Кан хорошо знал все слабые и сильные стороны тела и в преемники готовил себе Лаан-Зота. Остальные разумы брали на себя конечности, но Лаан-Тин не умел даже этого.

Он совершенно не представлял, как можно управлять телом. Нет, конечно, как и все остальные разумы, он мог осознавать основные моменты — голод, выделение шлаков, болезнь… Но понять, насколько опасна та или иная болезнь, не умел. И теперь, конечно, не представлял, насколько обвал повредил тело Лаан. Может ли оно вообще двигаться?

Лаан-Тин прислушался к телу и ощутил боль. Она крылась где-то в глубине и опоясывала спиралью. Это было хорошо. Наверное. Болит, значит, живое.

Он сам не понял, как ему это удалось. Неимоверное напряжение, которое отдавалось болью даже в таких местах, о которых он до этого времени и понятия не имел, стало платой за то, что тело Лаан сейчас переместилось немного.

Лаан-Тин смог взять на себя только двигательные конечности. Он не сумел — а точнее, не рискнул — связаться со зрением и слухом тела Лаан, и поэтому оно ползло как-то боком, то и дело сбиваясь с пути. Но хотя бы ползло!

Лаан-Тин вытянулся и взглянул на небо. Ему даже не пришлось подёргивать зрительный аппарат плёнкой — дневное светило висело практически над Большим Горным Хребтом и постепенно тускнело.