Один против судьбы - [71]

Он еще не догадывался, что в деятельности Наполеона произошли серьезные перемены. И первые вести об этом, по обыкновению, принес Рис. Вскоре после того как Бетховен закончил свое сочинение, юноша объявил:

— Вы кончили свою бонапартовскую симфонию, маэстро, а ваш герой кончил со своей консульской славой!

Бетховен воззрился на него:

— Неужели он убит?

Рис только махнул рукой.

— Он сам покончил со своей славой. Решил провозгласить себя французским императором!

Бетховен вскочил.

— Императором? — пробормотал он недоверчиво. — Бонапарт — императором? Это означало бы конец республики!

Рис в замешательстве развел руками:

— Пришли такие сообщения. В Париже уже властвует не консул Бонапарт, а его величество Наполеон Первый!

Бетховен оцепенел. На лбу его вздулась крупная вена. Такое уже было знакомо ученику: это всегда было знаком величайшего волнения.

— Если это правда, он предал республику! — вскричал Бетховен, и его пальцы начали судорожно сжиматься, будто готовые задушить кого-то.

— Говорят, что это так, — опасливо подтвердил Рис и медленно отступил к дверям. Ему казалось, что разгневанный маэстро может броситься на него, ни в чем не повинного вестника дурных известий. — В городе только об этом и говорят. Наверное, завтра об этом сообщат газеты.

Нахмуренное чело композитора отразило бурю, бушевавшую в его душе. Сколько раз повторял он, что республиканская Франция — это залог свободы в Европе, а Бонапарт хранитель этой свободы! Сколько раз объяснял он своему ученику, что Франция создает вокруг себя республики: в Италии, Бельгии, Голландии, и что число освобожденных государств будет расти и в одно прекрасное время дело дойдет до Вены.

Его львиная голова сотрясалась и смоляные волосы вздымались, как грива.

Потрясая кулаком, он вдруг воскликнул, и голос его был полон презрения:

— Этот тоже обыкновенный человек! Теперь он будет топтать ногами все человеческие права, следовать только своему честолюбию, будет ставить себя выше всех других и сделается тираном!

Он быстро подошел к столу, на котором лежала симфония с надписью «Buonaparte», вырвал заглавный лист, одним движением сильной руки разорвал его сверху донизу и бросил на пол.

Испуганный юнец смотрел на это, стоя в полуоткрытых дверях. Ему казалось, что его учитель лишился рассудка.

А тот мерил комнату большими шагами, сопровождая их неразборчивым бормотанием. Рис уловил лишь отдельные слова:

— Император, он император!.. Мерзавец, изменник!..

Вдруг он остановился, о чем-то глубоко задумавшись. Потом подошел к столу и опять взял в руки рукопись симфонии.

У Риса мороз по коже пробежал. Спокойствие, наступившее после вспышки, пугало его не меньше, чем недавний гнев. Не думает ли он разорвать на куски все свое сочинение, как разорвал уже титульный лист? Он приготовился спасать сочинение от самого его создателя. Может быть, вырвать у него из рук ноты — и к двери? А Бетховен, когда опомнится, еще будет благодарить!

Однако композитор опять положил ноты на стол, обмакнул перо и что-то написал крупными буквами. Рис подошел ближе, вглядываясь в буквы, появлявшиеся из-под пера.

Бетховен нарек свое детище по-новому. Удивленный ученик прочитал:

Молодой человек знал итальянский язык настолько, чтобы суметь понять:

«Героическая симфония, сочиненная в память Великого Человека».

Казалось, что композитор был доволен сделанным. Он повернулся к заинтересованному юноше и спросил:

— Ну, Рис, все как надлежит?

— Да, маэстро! — кивнул изумленный юноша, и у него вырвался вопрос: — Но кто этот Великий Человек?

— Это любой, кто боролся и погиб за то, чтобы завтрашний день был свободнее и счастливее, чем сегодня. Человеку свобода нужна, как воздух. Вы знаете, как я люблю жизнь независимую. Свобода и прогресс — единственная цель в искусстве, так же как и во всякой другой творческой деятельности. Великий Человек не может делать ничего иного, как бороться за это своими произведениями!

— Прекрасное название! «Героическая» симфония! Симфония eroica! — с удовольствием повторял мальчик.

— Из всех моих сочинений это самое любимое. Таким и останется навсегда, — задумчиво произнес Бетховен, листая ноты «Героической».

Осталось навсегда это название, как навсегда Третья симфония осталась любимой композитором, созданная им тогда, когда он, дрогнувший на какое-то время, вновь обрел мужество.

Однако вступление этой симфонии в мир не было легким. Впервые она исполнялась во дворце Лобковица, как это часто бывало. Собравшаяся публика рукоплескала холодно, из вежливости.

Как могла зажечь их сердца «Героическая», если они жили еще в старом мире — мире несвободы? Как могли понять мятежную симфонию люди, которые боялись революции больше, чем чумы?

— Это хорошо, в самом деле хорошо, — ободрил Лихновский.

Однако всем показалось, что сочинение слишком длинно.

Бетховен горько рассмеялся:

— Вот уж не знал, что господа считают минуты, для того чтобы понять, хороша музыка или нет. Но если я напишу симфонию, которая будет длиться целый час, «Героическая» покажется короткой!

Непонимание не особенно огорчило его. Он утешал себя: исполним симфонию в публичном концерте. И народ поймет ее обязательно, ведь он и есть ее главный герой.