Один на льдине - [57]

А утром следующего после выемки дня и в Конотопе выпал обильный снег.

Выпади он сутками раньше — покрыл бы улики аж до весны, пока земля сама не осела бы, как оседает она на свежих могилах…

Глава четырнадцатая. Крах

1

Славный город Конотоп, где едва ли не каждый знает каждого в лицо, наслаждался значительнейшим событием, затмившим в общественном сознании заботы об огуречной рассаде — трава не расти! А событием этим стал арест сына Александры Михалевой. Его взяли за шпионаж в пользу американской разведки, нашли радиопередатчик и машинку для печатания денег. Понимаете: шпионаж, американская разведка и еще печатал деньги! Сказала свинка борову, а боров всему городу. Весь город об этом говорил, потому что дело это невиданное. Все видел Конотоп. Здесь убивали, резали, стреляли, насиловали, крали — все что угодно, но подобными делами никто не занимался. Маму мою бедную вытащили из дома, соседей пригласили, изымают это, показывают то, фотографируют сё, языками цокают и осуждающе головами качают. Все кому не лень. Кто знает нравы маленьких украинских городков, тот без труда вообразит себе этот зоопарк, а точнее — зверинец. И наши соседи вдруг ощущают, что в их жизни сбылось нечто самое значительное, когда видят, что моя мама опозорена. Такова человеческая природа. Сидя в навозной жиже по грудь, он чувствует себя едва ли не счастливым, если на его глазах в эту жижу суют кого-то по самые уши. А мама очень переживала саму публичность позора.

Наконец, дело подошло к суду. Следствие шло где-то около года, генеральный прокурор санкции продлевал. Районный — два месяца, городской еще один, до шести месяцев — республиканский прокурор. Так как это дело являлось объемным, громоздким, то Генеральный прокурор СССР продлил следствие до девяти месяцев. За это время кто-то зачал дитя, и оно уже явилось в нашем безумном мире.

2

Суд шел где-то около 3 месяцев. Зал судебных заседаний, разумеется, полон. Толпа, как и в священной Римской империи, требует хлеба и зрелищ.

Киевские писаки скрипят золотыми перьями журналистских своих самописок. Суд превращается в спектакль, потому что, как выясняется, никто и никого не грабил. Половина потерпевших отказалась выставляться на этом вернисаже, а лишь половина их говорила: да, это мы помним.

Полностью доказанными посчитали приблизительно пятнадцать эпизодов. Этого хватало, чтобы дать нам всем по пять лет. Что касается командировок, то все наши фальшивки таковыми и были признаны. Следователь во время следствия говорит: "Я ничего не понимаю". Взяли, мол, командировочные всего треста, всего института, где работали уважаемые доктора, профессора, где множество людей занималось вычислительной техникой.

— И нам показалось, — говорил он, — что они все поддельные: и профессора, и билеты. Перфорация дат на билетах — поддельная, их перебивали. Понятно, зарплата у профессора небольшая, французских духов юной практикантке не купишь. Хватало только на уксус с марганцовкой. Берешь папку с отчетными документами, а оттуда — пары этого уксуса, как из узбекской шашлычной, где мошенники эти и проводили свой академический досуг.

Все всем понятно. Нашему институту мошенничества вынесли так называемое частное определение. Руководство поснимали, а мне и Кашлюнову припаяли еще и тайный сговор в хищении государственного имущества: билеты подделывали, в командировках не были, а только числились, занимаясь в это время преступной самодеятельностью и имея алиби.

Михалев, например, числился на собраниях, а в это время было совершенно много крупных преступлений. И они доказали, что я не был в командировке ни в древней Персии, в иранском королевстве. И за это крупное хищение государственных средств мне вменили статью 82-ю часть 2-я. До 6 лет. Их я и получил по максимуму.

Кашлюнову дали 5 лет по статье и добавили 1 год из оставшихся не отсиженных по предыдущему приговору. Ему должны были бы дать больший срок, но спас его я, т. к. я шел "паровозом" по делу и его срок психологически не мог превышать моего. Остальным навесили различные срока. Существенное различие лишь в том, что я пошел в лагерь, а кто-то остался на тюрьме насиживать информацию для оперчасти.

Одного выпустили из зала суда. У него была статья в два года, и он их отсидел под следствием. Это был пьяница из типографии, который за хорошую, в его понимании, мзду прилежно делал нам печатные формы-клише.

Публика аплодировала с большим чувством социального оптимизма.

3

Шесть лет по максимуму, но в части хищения государственного имущества Киевский областной суд в кассационном порядке возвратил дело на дополнительное расследование, утвердив мне срок 5 лет. В дополнительном расследовании дело было прекращено. Таким образом, у меня остался срок 5 лет лишения свободы с возможностью условно-досрочного освобождения по двум третям. Снова мысли о пропавшей, загубленной жизни: могла быть семья, работа, учеба, приличная зарплата! Мне двадцать семь лет… Как стыдно перед мамой, плачущей в зале суда! Как она опозорена!.. Вот вам и "Мой сын — инженер!" Обида за несбывшиеся мамины надежды и раскаяние душили меня, едва останусь в одиночестве.