Один на льдине - [55]

И в новой сухой камере-одиночке, где есть стол и нары, Аркадий Изяславович Маргулис написал столько, что менты, как дрессированные муравьи, всю ночь носили ему бумагу. Он раскололся до мелких юношеских прегрешений, а уж что говорить о наших разбойных делах, где он наплел все, чего знал и чего не знал.

И этот шедевр исповедальной литературы бережно хранится в архивах Киевского сыска.

А финал таков. Приходит Аркаша в общую на сорок человек камеру. Напыщенный, прошедший, по его мнению, огни, воды и медные трубы. Ему, как водится:

— Кто такой?

Он важно:

— Да я по делу капитана Аристова!

— Ну, садись, рассказывай… У вас же дело такое интересное, и люди вы, похоже, интересные…

Аркаша считает себя крутым:

— Да! Я вот только что со спецпроверки!

"Ха-ха-ха!" — в камере. Он ничего не может понять: что же смешного, когда он выбрался из самого, можно сказать, ада? Он и спрашивает: чего ж, мол, смеетесь? А ему говорят:

— Сознался во всем?

— А как же! — с видом мужественного страдальца подтверждает Аркаша и слышит приговор:

— Ну, ты и пидор!

И, поняв, в чем тут дело, малыш заплакал.

Смешная и печальная история.

Жалко Аркашку.

5

У всех преступлений один конец — тюрьма.

В справедливости этой идеи я убедился не раз, как в прошлом, так и в настоящем, и в будущем. На своем и на чужом опыте.

Итак, адвокат мне не нужен — защищать уже нечего. Все сдано. Срока определены: больше пятерика на нос нам не светило. Впереди — этапы, тюрьмы, зоны, общие камеры, а уже не отдельные, как по первому сроку. Я не хочу погружать непосвященного читателя во всю эту грязь и мерзость, во все особенности сложных взаимоотношений внутри камер.

Но вкратце расскажу, как мог бы рассказать дед внуку о своей большой окопной жизни: так, чтоб не запугать мальца, но дать посмотреть на мир без розовых очков. А что касается братков, если кто-то из них будет читать эту книгу, так их чем ни пугай — эффект нулевой. Они уже сделали выбор, их поезд идет под уклон — не спрыгнешь…

Скажу только, что в Киевской тюрьме провел два года, пока шло следствие.

Это были два года зависания над бездной. Если это состояние еще на что-то похоже, то лишь на борьбу в партере из классики: зрителю — скучно, борцу — тяжело, судьям — все равно, кто победит в этой схватке.

6

Хочу напомнить читателю, что вживание в образ капитана Аристова или вживление этого образа в собственное сознание, как некий чип, не прошло бесследно. Работа в имидже мента оставила в моем сознании соответствующие поведенческие стереотипы. Даже мыслил я по-ментовски, как разведчик приучает себя думать на языке врага. Меня не стригли, как всех — еще шли очные ставки и опознания. И это усугубляло настороженное отношение сокамерников ко мне. Все сознавали, что актер в роли мента — не есть мент, но тупость и агрессивность среды я ощущал постоянно… Вообразите себе кота и собаку. Каким ни будь этот кот индифферентным в отношении собаки — собака все равно проявит инициативу, она будет гонять кота, гонимая темным инстинктом.

Тупость и юридическая беспомощность даже видавших виды заключенных непреодолима. А образование, полученное мной в "Нижне-Тагильской юридической академии", давало мне возможность оказывать заключенным консультативную помощь, многие дела стали разваливаться и возвращаться на доследование. Это не нравилось в "кумовской"[47] но позволяло мне не только сохранять личную суверенность в камере, но и быть над ней.

Остап Бендер говорил, что нужно чтить уголовный кодекс, и если б те, кто попадает на нары, исполняли наказ Великого Комбинатора, то девяносто, примерно, процентов заключенных тискали бы по кабакам своих пассий, а не тюремные подушки, не зависели бы от "шнырей"[48], от "Левитана".[49] Они не терпели бы голод и холод "трюмов".[50]

Им не пришлось бы "косить", чтоб попасть на свежие простыни "больнички", не надо было бы, привязав к зубу хвост селедки, заглатывать его на ночь, чтобы вызвать отравление организма собственной желчью и симулировать так называемую "механическую желтуху", весьма опасную для истощенного зека.

Им не надо было бы заглатывать наборы шахматных фигур, чтобы пусть ценой резекции желудка загибаться на той же "больничке" и ловить "сеансы", глядя на белые халаты медсестер.

И я постоянно пребывал в состоянии войны на два фронта: ментам я был неугоден как юрисконсульт, а заключенным — как мент, пусть и знаменитый, пусть и сам капитан Аристов. И я шел через "трюмы", через камерные "кипежи", через "отрицаловку", через личные одиночные бунты против тюремного паскудного быта.

…Шло время. Раз в два-три дня, как я уже говорил, меня увозили на очные ставки. А они шли и шли — всплывали по делу все новые и новые эпизоды, связанные с Азербайджаном, Грузией, Прибалтикой, с Киевом и Москвой. Кто-то из потерпевших из приграничья соглашался лететь на опознание, кого-то и шанежками не заманить. Но зека спит, а срок идет.

7

Позволю себе коротенько остановиться на этом, чтобы читателю было понятно: если ты на воле, среди людей ощущаешь иногда дежавю полного одиночества, то здесь оно усиливается стократно. Как-то я уже говорил, что если человека силой тянут на дно, то у него остается один путь — это путь наверх. И мне, чтоб уйти наверх, поступки диктовало не столько знание Уголовно-процессуального Кодекса, сколько звериный инстинкт самосохранения.