Я постоял, послушал спор старших, ничего в нём тогда не понял и решил вмешаться:
— Эй, рыбаки, рыба удочки утащила!
Какая-то рыбина, пока братья спорили, схватила наживку, потянула; удочка упала в воду и очутилась в омутке. Отец громко вскрикнул. В нём проснулся рыбацкий азарт, и он прямо в одежде хотел лезть в воду.
Дядя Никита расхохотался, ухватил его за пиджак и полез сам, прямо в лаптях. Ухватив удилище, он передал его отцу. И тот с удовольствием вывел красавца окуня. Полосатого, глазастого, сердито взъерошенного, словно и ему надоел непонятный спор братьев и он со зла утащил удочку, не в силах дожидаться, когда они займутся настоящим ужением.
Это происшествие прекратило спор. Дядя Никита, подцепив за жабры окуня, понёс его домой, своим показать, а мы с отцом остались, чтобы ещё такого же поймать.
Но окуни здесь были не такие дураки, чтоб попадаться один за другим. Только пескари ловились запросто.
Впрочем, отец и этим был доволен.
— Ну, нравится тебе здесь? Хорошо в деревне, а? Смотри, красота какая! Лес шумит, речка журчит… Привольно дышится! Вот так бы и жил здесь да рыбку ловил. А, неплохо?
— Папа, а почему дяде Никите здесь плохо? — спросил я.
Отец сразу умолк и сдвинул брови.
— Тебе это ещё не понять. Тут большая политика…
— А разве я не пионер? Разве я не должен разбираться в политике?
— Видишь ли, — сказал отец усмехнувшись, — я ещё сам не разобрался, что здесь, в деревне, за политика. Вижу только одно: живут в Лыковке бедняки неважно, кулак их теснит… И надо, чтобы рабочий класс беднякам помог!
— Мы рабочий класс, папа?
— Да!
— Так давай поможем!
При этих горячих словах моих отец улыбнулся:
— Очень ты быстр на словах, а на деле так помог, что у дяди Никиты в одну ночь конь отощал… Не доверит он тебе больше водить его в ночное.
— А тебе доверит, папа?
— Мне-то, конечно, доверит.
— Ну, тогда съездим, съездим, папа, в ночное, — обрадовался я, — очень прошу!
— Это почему же так? — поднял густые брови отец.
И тут я рассказал про всё, что произошло в ночном. Как неведомая сила загнала в болото коней.
— Ах, черти! — усмехнулся отец, и синие глаза его потемнели.
— Ты думаешь, что это была нечистая сила?
— Несомненно, — ответил отец, — а вот какого она сорта и как выглядит, это надо узнать. В этом надо разобраться!
Хитроватые огоньки загорелись в его глазах. Он тут же смотал удочки, подхватил ведёрко с уловом и сказал:
— Пошли!
Оставив дома рыболовные снасти, отец взял корзиночку для грибов, суковатую палку, оставшуюся ещё от дедушки, кликнул собачонку Тузика, и, миновав околицу, мы ни у кого не вызвали любопытства.
Только какой-то старик проводил нас взглядом, высунув бороду из-за забора. Странный был этот забор. На его острых кольях торчали лошадиные черепа и один коровий или бычий, с рогами.
— Пчельник, — объяснил отец, — а черепа — это не для страху, а для удобства пчёл. В них пчелиные рои любят прививаться. Этому деду, — шепнул он, — поди сто лет. Когда я ещё маленьким был, помню его белую бороду и чёрные глаза… Крепка порода Пашкиных!
Путь в ближайший лесок пролегал как раз мимо грязного болота, куда вчера какая-то неведомая сила загнала коней. Отец стал обходить болото по кругу, внимательно оглядывая траву, и вдруг остановился:
— Иди-ка сюда. Не видишь ли ты следы подков?
Я разглядел, что местами трава была выворочена с корнем и на ошмётках земли явно отпечатались полумесяцы подков.
— Вспомни, были ли у кого из ваших ребят подкованные кони? Едва ли. Здесь на всю деревню подкованные кони только у кулака Трифона Чашкина; он батраков в извоз в город недавно посылал… А к жнитву они вернулись. Сынишка его, Гришка, был с вами в ночном?
— Как, разве Гришка сын кулака?
— А ты не знал?
— Да ведь он же в драных штанах!
— Вот ты чудак какой! Это же кулацкая жадная манера: в будни — в драном, а в праздник — паном. Вот погоди, увидишь, как в праздник Гришка разрядится!
Сердце так и упало. Хорошо, что не выдал я Гришке свою заветную тайну!
— Значит, не было с вами Гришки… Так, так, — сказал отец. — И батраки его не были… Теперь пойдём посмотрим, есть ли такие же следы там, у вашего костра.
К разрушенному барскому поместью проделали путь по перелескам. По дороге набрали грибов. Когда подошли к развалинам, отец вспомнил про старину:
— Богато господа тут жили. Всеми этими лесами и полями владели. Мальчонкой ещё я у них батрачил. За харчи пас телят. Вон там, на конюшне, наших отцов и дедов при крепостном праве пороли. А вон там, в людском помещении, внизу, в полуподвале, мы, батраки, жили. Слышали, как наверху музыка играла и барышни, помещичьи дочки, с кавалерами танцевали. Мы работали на них, они пировали.
С любопытством смотрел я на развалины барского поместья, где жили жестокие господа, у которых отец был в рабстве. Даже не верилось, что так могло быть. И ведь совсем недавно это было… Ещё в семнадцатом году они тут жили, когда мне было уже шесть лет. Значит, и меня могли угнетать, останься отец в деревне и не уйди в город на фабрику…
— Да, поцарствовали, — задумчиво сказал отец. — И как тучи прошли. И хоромы их травой заросли. И вороны в жилье их вьют гнёзда.
