Один год жизни - [165]

— Ты бы видела, как вы по-дурацки смотритесь со стороны, — злорадно улыбался Мартин, подошедший к дивану, на котором меня оставил Роланд, отправившийся к ресепшену. Красноречивая улыбка Мартина не оставляла у меня сомнений — мы точно выглядели по-дурацки. Всё еще краснея от смущения, я осмотрелась по сторонам и сразу же словила на себе взгляды пары зевак, отчего меня залила еще более густая краска.

* * *

— Плюс полтора миллиметра за восемь месяцев. Прогноз неутешителен. Боюсь, вам придется скоро попрощаться, — вздохнул доктор, поседевший за эти восемь месяцев минимум на два тона. Интересно, как часто ему приходится говорить людям о том, что в скором времени они станут пустой копилкой, из которой вынут все до единой монетки радости, возможно даже посредством раздробления копилки изнутри самими монетками? В последнее время я ощущала себя именно такой копилкой. Вот-вот меня так сильно встряхнут, что, под тяжестью врезающихся в мою душу монет счастья, накопившихся за счет Мартина, раскроят моё нутро на миллион черепков. Я безумно боялась представить, что именно старший брат Мартина ежедневно вынужден переживать в своей душе.

* * *

Хотя Роланд и был не в восторге от моего решения, он высадил меня у дома вместе с моими вещами, пообещав в течение следующей недели присылать за мной автомобиль с Джонатаном (я согласилась лишь на неделю, так как регулярное пользование услугами личного водителя для меня было чрезмерной роскошью).

Несмотря на все перипетии, я снова была дома и снова чувствовала себя хреново, как, собственно, всякий раз по возвращению домой после длительного отсутствия. Первую ночь я даже не смогла толком выспаться из-за того, что отвыкла от своей скрипящей раскладушки.

Накануне дедушка с бабушкой вернулись в свою квартиру, так как молодой человек, которому они её сдавали, съехал в середине января, и наша семья больше не была в бедственном положении, чтобы препятствовать старикам жить отдельно. Если честно, я всегда хотела переехать из кладовки в более просторную комнату, но как только Эмилия и Тэмми выехали из нашей спальни, я вдруг поняла, что она слишком большая для одной меня, поэтому беспрепятственно уступила её своей племяннице. Элис была в восторге от того, что огромная комната, с двумя шкафами и тремя тахтами, отныне находится в полном её распоряжении. Дин же пребывал в восторге от того, что теперь ему не придется делить свои владения с девчонкой. Все были по-своему счастливы.

За столом вдруг образовалась огромная брешь, которую отец нейтрализовал посредством сложения стола, из-за чего в комнате появилось неожиданно много пространства и гостиная начала казаться слишком большой, так как столько места для уменьшенного состава нашей семьи было совершенно ни к чему. Откровенно говоря, мне было непривычно сидеть за маленьким столиком в скромной компании своих родителей и племянников. Уже проглатывая очередной кусок утреннего сэндвича, я вдруг впервые на тысячу процентов почувствовала, насколько грядущий год обещает быть тяжелым.

После новых препаратов Мартин стал агрессивнее. Он начал чаще срываться на крик и грубо высказываться, вместо того, чтобы попытаться попросить в мягкой форме подать корм для Гектора или почитать ему книгу. Когда он не кричал, он обязательно впадал в уныние, иногда даже плакал. Раньше я никогда не наблюдала слез в его глазах… Ну почему это произошло именно с Мартином? Почему эта злосчастная аневризма вылезла в неоперируемой области мозга с учетом того, что таких областей считанные единицы? Почему она образовалась «неправильной» формой? Почему все оказались бессильны?

В середине февраля, когда я уже могла самостоятельно добираться до работы, маму неожиданно госпитализировали из-за одностороннего гайморита, поэтому, в течение последующей недели (повезло, что не больше!), мне пришлось заведовать домашними делами самостоятельно. Из-за этого домашним пришлось довольствоваться панкейками, сэндвичами и картофельным пюре с готовыми салатами из магазина — это всё, на что хватало моего времени. Я просыпалась в шесть часов, чтобы успеть приготовить завтрак и помочь племянникам собраться в школу, после чего завтракала, передавала двойняшек отцу, прибиралась со стола, приводила себя в порядок, выходила на работу, возвращалась домой, готовила ужин, снова мыла посуду, помогала двойняшкам с домашними заданиями, стирала и гладила одежду, принимала душ и ложилась спать за полночь. Моей большой победой стало то, что я убедила отца починить посудомоечную машину, чтобы больше не стоять над горой посуды. Хорошо еще, что папа взял на себя обязанность читать детям сказки перед сном и вовремя оплатил счета по дому, о чем прежде заботилась только мама. Так я впервые уяснила тот факт, что быть хранительницей домашнего очага, особенно если этот очаг состоит более чем из трех индивидуумов, и одновременно работать вне дома — практически нереальная задача. Как сказал однажды старший Олдридж: делая два дела одновременно, мы распыляемся, сосредоточившись на одном — оттачиваем навыки. Можно было бы утверждать, что мама, за двадцать шесть лет в должности домохозяйки, стала эталоном своего дела. Вот только подростковый возраст и бушующие гормоны собственных детей, сильно пошатнули платформу спокойствия под ногами наших родителей. Даже не представляю, через что им пришлось пройти, переживая все косяки Дэниела, Эмилии и Тэмми… Они потеряли своего первого ребенка и единственного сына! Мои родители точно были разбитыми и заново склеенными копилками счастья.