Один год в Израиле - [2]

-- С квартирами будет все хуже, -- провидчески изрек Володя, муж Ирины. -- У нас есть единственный вариант. Надо соглашаться. Не такой уж это и сарай.

Перепуганные женщины поддержали.

-- Звони.

-- Вы знаете, -- сказали нам в квартирном бюро, -- квартира сдается за пятьсот.

-- Соглашаемся. Завтра могут запросить пятьсот пятьдесят.

Так мы оказались у Ципоры.

Деньги у нас были. Нам даровали их в аэропорту под названием "корзина абсорбции". Мы думали, наверное, так оно и было, что назначение этих денег -помочь нам нормально дышать при вхождении в атмосферу незнакомой нам жизни. Оказалось, их надо переложить в карман Ципоры -- благо карман у нее имелся немаленький. Она взяла деньги как-то плотоядно, уверенно, будто они и предназначались ей -- по праву женщины, рожденной на этой земле. Прибавочная стоимость на алию. Что с того, что с оставшимися деньгами дышать трудно. Это ваши проблемы.

Она держалась, словно светская женщина. На маленьком металлическом расписном подносике в тонких стеклянных стаканах она подала нам оранжевый, как солнце, апельсиновый напиток, искрящийся пузырьками газа.

-- Пожалуйста, -- и улыбнулась.

Господи, да ведь она красавица, наша хозяйка! Тонкая, стройная, шея высокая, гордая посадка головы, тонкий рисунок черт лица. Крашена под блондинку, но ей идет: кожа светлая, глаза светлые. Кажется, даже слишком светлые, словно пустые. Понятно, не молода, а была, наверное, необыкновенно хороша. Немного портит живот -- великоват. Рожала.

-- Сколько у вас детей? -- спрашиваем мы с помощью жестов. Она понимает и тоже показывает на пальцах:

-- Одиннадцать. Две дочери, а то все сыновья. Одиннадцать! Ничего себе. А походка легкая, и сапожки сидят -- позавидуешь.

-- Муж есть?

Она покачала головой.

-- Там? -- спросила я по-русски и сопроводила свой вопрос интернациональным жестом -- вниз: в земле, мол?

-- Там, -- ответила она на иврите и сопроводила ответ жестом, указывающим направление прямо противоположное, -- на небесах. При этом глаза ее слегка потемнели и лицо на миг застыло. Пожалуй, это был единственный раз, когда, как мне показалось, она прикоснулась к духовному. Больше мне этого видеть не довелось.

По субботам за балконом у нее болтается на ветру стираное белье -- она не соблюдает субботы. Из квартиры доносятся дразнящие запахи пряностей и жарящегося мяса (мы еще не можем позволить себе такой роскоши) -- по субботам Ципора собирает своих сыновей и их семьи. По субботам некуда деться от шума и гомона, от хлопанья двери, от музыки и топота детских ног. Взрослые садятся у длинного-предлинного стола, долго едят, пьют, галдят, а дети бегают по лестнице и по крыше над моей головой.

В какую-то субботу, а может быть в праздник, я была дома одна, а рядом так гремело и ухало, что мне показалось -- обрушилась стена и пляшут у меня в прихожей. Я даже вышла из комнаты, чтобы проверить, но нет, дверь была заперта, а запах мяса просачивался из-под двери. На лестнице, в оконном проеме, жарились шашлыки.

Хорошо, что есть большие и дружные семьи. Хорошо, что они собираются вместе, хорошо, что маме есть на что их поить и кормить.

Месяцы спустя в такую вот веселую субботу предстала перед этой дружной семьей моя Ирина. Она единственная из нас уже умела объясняться на иврите.

...Ирина уезжала в Галилею. Там, рядом со старым еврейским поселением, вырос поселок из ста караванов. Ирине, Володе, Але -- на троих -- дали караван, маленький прямоугольный домик, похожий на вагончик. Но это был прелестный и желанный дом, он хорошо отделан, чист и уютен внутри, есть две спальни и салон, кухня, ванна -- все, что нужно для жизни. Он не так комфортен, как иные чужие виллы, в которых Ирине пришлось поработать, наводя там блеск. Но домик этот давали почти задаром, можно пережить до лучших времен -- пока заработаешь деньги и построишь дом.

Ирина сразу прикипела сердцем к этому своему караванчику и к месту, где он разместился. Поселок окружали горы и сосны, небо улыбалось, а воздух хотелось пить и пить. К домику прилегал клочок земли, вернее, площадка в несколько квадратных метров, куда надо было привезти землю. Ирина уже мечтала, что посадит здесь цветы и деревья. И как это будет красиво.

Они уезжали в Галилею, а мы с мужем оставались внизу -- в те караваны селили только молодых. Нам надо было менять квартиру: мы одни, даже если бы сели па хлеб и воду, не смогли бы оплатить этот за полгода немного облагороженный сарай. Потому и селятся олимы по две, по три семьи вместе, одной семье снять жилье не по карману, вернее -- не но корзине. Нам тоже надо искать что-нибудь подешевле.

Но как расстаться с Ципорой?

Вот какая злая шутка была сыграна с нами за те короткие двадцать минут, когда, перепуганные отсутствием квартир, мы сдались и подписали договор. Нам что-то прочитали на иврите, что-то быстренько перевели, ни одно слово, кроме "пятьсот долларов", не задержалось в несведущих головах. Честно говоря, мы не понимали и что такое "пятьсот долларов" -- всю жизнь мы считали только рубли.

Нам подсунули какие-то бланки и подали авторучки. Главы семей поставили свои подписи. Спустя время, оправившись от шока, мы попросили старожилов перевести нам договор. Оказалось -- мы продали себя Ципоре в рабство на двенадцать месяцев. И еще оказалось, что если мы нанесем повреждение ее сараю, то должны будем выложить ни много ни мало -- пятнадцать тысяч долларов. К договору были приколоты векселя, у нас оставались копии.