Одевая эпоху - [31]

Головной убор в стиле Поля Пуаре, ориентальный маскарад в Сантьяго де Чили, 1913

Пребывание в Санкт-Петербурге оставило у меня самый неприятный осадок: после того, что увидел в тогдашней России, я понял, как следует относиться к ее обещаниям. Вернувшись в Париж, я посоветовал всем родным продать оставшиеся у них русские облигации и высказал все, что я думал о правительстве этой страны, слабом и неспособном сдержать волну народного недовольства. Мать заметила, что бояться тут нечего: если на смену существующему режиму придет другой, первой его заботой будет признать обязательства предшественников. Выходит, зря говорят, будто опыт – наш главный учитель.

Из Петербурга я отправился в Бухарест и остановился в отеле «Бульвар». В тот же вечер экипажи всех местных денди выстроились перед отелем в ожидании наших девушек, чтобы предложить довезти до мощеной дороги. Тогда я решил, что девушки не выйдут из отеля, чем навлек на себя недовольство этих господ. Но у нас были свои автомобили, а наши шоферы обладали многими преимуществами перед бухарестскими возницами, чьи тонкие голоса и жалостные рассказы удивляли моих подопечных.

Модели Поля Пуаре, 1913

Я мог бы сказать, подобно Фигаро, что меня радушно принимали в одном городе, бросили в темницу в другом, но я повсюду подчинял себе события. Не успел я прибыть в Будапешт, как меня, к моему изумлению, арестовали и привели в кабинет начальника полиции. Начальник без конца расспрашивал о цели моего путешествия, а потом объяснил, что я не платил за патент и, стало быть, не могу устраивать дефиле, которое, возможно, нанесет ущерб местной коммерции и ущемит интересы венгерских портных. Одна из местных газет выступила в мою защиту, город разделился на два лагеря, и это противостояние стало для нас превосходной рекламой. Мы с моими будапештскими друзьями до сих пор хохочем, когда вспоминаем эти неурядицы. Один из моих друзей всерьез уверял манекенщиц, будто река, омывающая этот прекрасный город и текущая под его столетними мостами, называется Янош Хуньяди[160] и ее вода обладает слабительным действием, причем столь сильным, что достаточно оставить окна открытыми на ночь, и испарения реки сделают свое дело! А как-то вечером он с компанией приятелей пришел под их окна и сыграл им серенаду на мандолине.

Каким бы увлекательным ни было путешествие, всегда хочется поскорее вернуться домой. Когда мы выступали в Вене и Мюнхене, нам не терпелось вновь оказаться в Париже, перед нашей публикой, более искушенной и сведущей, чем где бы то ни было. Мы прибыли на германо-французскую границу в обеденное время, все проголодались, и пришлось обедать, не выходя из автомобиля. Мы в одно мгновение уничтожили настоящий страсбургский паштет и запили его двумя бутылками поль-роже[161]. Мы были как лошади, почуявшие конюшню, я уже не мог справиться с моими нетерпеливыми и возбужденными спутницами, и это извиняет меня за все, что случилось потом. Пусть те, кому приходилось два месяца путешествовать с одной юной француженкой, представят себе, каково путешествовать с девятью.

Модели Поля Пуаре, 1912

Наши автомобили остановились на обочине дороги, которая в этом месте делала петлю, и ветровые стекла оказались на пути парового трамвая. Подъехавшему трамваю пришлось остановиться в нескольких метрах от наших моторов. Из кабины вышел вагоновожатый, чтобы попросить дать ему дорогу. При этом он так кричал и строил такие рожи, что все провинившиеся расхохотались. Объясниться с нами он не мог, поскольку не знал другого языка, кроме немецкого, мы тоже его не понимали. Наконец, разозлившись, он сделал вид, будто хочет сесть в один из автомобилей и завести его. Тут уже наши пришли в бешенство. Дело грозило принять скверный оборот, и мне пришлось очень мягко попросить шоферов чуть-чуть сдвинуть машины, чтобы освободить путь трамваю, который, впрочем, мог проехать и так. Трамвай двинулся дальше по своему маршруту, мы – тоже, но, когда мы прибыли в Кель, нас встретил внушительный кордон пограничников: их предупредил по телефону вагоновожатый, чья злоба за это время не улеглась.

Тюрбан для вечернего костюма Денизы Пуаре, 1911

Нас привели к начальству, и я попросил вызвать переводчика.

Его пришлось ждать довольно долго. Мои девицы, не перестававшие хохотать, попросили показать им дамскую комнату, а потом стали исчезать одна за другой. Когда переводчик наконец появился, я показал ему и комиссару наши документы и объяснил, что произошло.

Взглянув на газетные вырезки, комиссар понял, с кем имеет дело, а когда прочел, что я был принят в Потсдаме императорской семьей, то в миг преисполнился почтения и любезности.

Вечерний бурнус от Поля Пуаре, 1910

Нас немедленно отпустили, и только тут я понял, что произошло: на столе у комиссара лежало множество печатей, и мои манекенщицы стащили их все до единой. Они с гордостью показали мне свою добычу. Напрасно я взывал к совести, говорил, что несчастный комиссар без печатей, как без рук, не может выдать ни один пропуск, ни одну, даже самую пустяковую, бумажку. В ответ я слышал только смех, и мне пришлось с этим смириться. В конце концов, мы уже переехали Кельский мост, и у меня не было ни малейшего желания возвращаться на ту сторону. Но теперь, когда я рассказал правду, я задаю себе вопрос: если вдруг снова захочу поехать туда, какой прием меня ожидает?