Одевая эпоху - [23]

Марк. Портрет Жанны Дюбуа-Рухман, первой манкенщицы Дома Поля Пуаре, 1901. Из коллекции А. Васильева

Женщины думают, будто бежевая и серая гаммы придают им изысканность и подчеркивают их своеобразие. Совсем наоборот, они попросту растворяются в беспросветном тумане, которому суждено стать фирменной маркой нашей эпохи. Сегодня моде нужен новый властитель, тиран, который освободил бы ее от предрассудков. Тот, кто окажет ей эту услугу, стяжает всеобщую любовь и наживет состояние. Он должен будет сделать то, что сделал когда-то я. Ему нельзя оглядываться назад, надо только наблюдать за женщинами и думать о том, что им идет. И когда он уверится в своей миссии, должен выполнить ее любой ценой, не оглядываться на других и не гадать о возможных последователях. В первый год их не будет, а на второй год появятся подражатели.

Да, я оживил краски и предложил новые фасоны, но все же, думаю, главная моя заслуга не в этом. Все это мог бы сделать и кто-то другой. Гораздо важнее, что я вдохновлял художников, создавал театральные костюмы, умел понять потребности новой эпохи и сумел удовлетворить их.

Позвольте напомнить вам о перевороте в искусстве сценического оформления, каким ознаменовалась премьера «Минарета». Не знаю, сколько всего представлений выдержала эта пьеса, но сотней из них «Минарет» наверняка обязан мне. Насколько я помню, текст там был никудышный, сам автор не придавал ему большого значения, главный интерес представляли костюмы и декорации.

Дневное платье от Поля Пуаре, 1903

Впервые художник по костюмам и декораторы, стремясь к одной цели, объединили усилия. Если раньше кутюрье отправлял готовые платья в театр, не зная, под каким соусом их подадут, при каком освещении и на каком фоне они будут показаны на сцене, то теперь мы вчетвером – мои друзья Ронсэн, Марк Анри, Лаверде и я – выработали основные, несложные принципы отбора и сочетания цветов и договорились соблюдать их. Первый акт должен был стать синим и зеленым, второй – красным и фиолетовым.

И я ни разу не позволил себе отклониться от этой линии.

Когда в первом акте поднялся занавес, публика дружно ахнула, словно на нее упали первые освежающие капли долгожданной грозы. Все было выдержано в одной цветовой гамме, не было ни одного отвлекающего момента, который бы утомлял глаз.

Манто от Поля Пуаре, 1910-е годы

Во втором акте мы применяли наши эффектные приемы с большей осторожностью – это был трудный акт, мадам Кора Лапарсери[128] считала его очень важным. Контраст между свежестью первого акта и страстностью второго произвел желаемое действие. Вы помните красные деревья и фиолетовые цветы, к которым мы решились добавить золотые блики и черные пятна? Великолепная, чуть приглушенная роскошь этого цветового решения была похожа на мощный органный аккорд. Усилить волнение публики мог только умиротворяющий третий акт, а потому мы задумали сделать его черно-белым и вдобавок украсить жемчугом и бриллиантами. У меня еще стоит перед глазами Галипо[129] в черном-белом костюме богача-горбуна, а также Клодиюс[130] в роли Евнуха: его светло-зеленый костюм, созданный мною с согласия и одобрения Ронсэна, привносил пикантную кисло-сладкую ноту и был оценен по достоинству.

Не знаю, помнят ли еще о другой постановке, осуществленной мною несколько позже. Я имею в виду маленький шедевр Рипа под названием «Чем больше перемен…»

Этот мой замысел много раз перерабатывался другими художниками, которые одевали и раздевали персонажей по-своему. Я применил свой обычный метод: для каждого явления выбрал два цвета и представил их во всем многообразии оттенков, от самого насыщенного до самого бледного. Например, белый и синий или оранжевый и лимонно-желтый. Действие одного из актов «Чем больше перемен…» происходило в Средние века. На голове Изабеллы Баварской[131] (Спинелли) красовался огромный чепец, а ее придворные дамы ходили в высоких конусообразных шляпах. Там еще действовал Карл VI Безумный[132], он пел: «Я сделал пипи в море, английскому флоту назло…»

Для костюмов к этому явлению я выбрал синий и красный цвета, чтобы вызвать ассоциацию с миниатюрами в первопечатных книгах и средневековых молитвенниках. На сцене можно было увидеть все оттенки синего и красного с добавлением золота. Представьте, какую торжественную и в то же время строгую гармонию это создавало. Витраж, укрепленный на заднике сцены, был решен в тех же красках и бросал на пол отсветы того же цвета.

Невольно краснеешь, когда приходится рассказывать о собственных успехах и титулах. Но я делаю это не столько для того, чтобы напомнить о моих заслугах, сколько для того, чтобы понять, почему я стал знаменитым. Не могу забыть репетиции «Афродиты» в «Ренессансе», которые превратились в один нескончаемый спор между постановщиком Пьером Фронде и Корой Лапарсери. Настоящий автор, Пьер Луи[133], пришел на репетицию только один раз, и мы так и не услышали его мнения. «Плевать я на вас хотел, мадам!» – кричал Пьер Фронде, замахиваясь тростью, а Кора, притворившись обиженной, уходила к себе в гримерную и вносила исправления в неудачную пьесу.

Постановщик, настырный грубиян, требовал, чтобы на заднем плане возвышался Александрийский маяк и актеры поднимались на него. В результате на сцене появилась маленькая башенка, а на ней стояли люди в натуральную величину – как на картинах Джотто