Одевая эпоху - [14]

Когда мы ушли, я дал себе клятву, что ни одной женщине не позволю так со мной обращаться и всю жизнь буду заботиться, чтобы представительницы прекрасного пола уважали меня.

Обо мне начали говорить, обращать внимание на модели, подписанные моим именем. Я стал понимать, что я кое-чего стою. Однажды, по-дружески болтая со мной, месье Дусе сказал: «Дорогой мой друг, вы слишком редко бываете на людях.

Я назначил вам хорошее жалованье именно для того, чтобы вы смогли приобрести некоторую известность в парижском обществе. Если я увижу, что этого недостаточно, я помогу. Мне бы хотелось, чтобы вы посещали театральные премьеры, бывали на скачках и в разных шикарных местах с какой-нибудь милой подружкой, которую вы будете одевать по вашему вкусу и которой поможете найти свой стиль. Возможно, родные посоветуют вам купить ренту, но это неверный путь для того, кто хочет стать кутюрье. Ренту вы себе купите позже». Этот совет меня сильно озадачил. Ведь я только и ждал подходящего случая, чтобы выйти в свет, а в Париже таких случаев всегда достаточно. Я не побоялся передать отцу слова месье Дусе, а отец, хоть поначалу и метал гром и молнии, в глубине души все же не мог не согласиться, что профессия кутюрье требует некоторого опыта общения с женщинами, и, как я понял, готов был поступиться своими убеждениями. Через несколько дней случилось нечто непредвиденное. Одна из заказчиц дома Дусе прислала мне письмо с просьбой о встрече в одном из салонов на втором этаже «Кафе де Пари», где она собиралась дать мне какое-то срочное поручение. Это была американская актриса, которая пела в Нью-Йорке в венских оперетках. Я встретился с ней в роскошном интерьере этого кафе, хорошо известного гурманам всего мира. Когда я проходил через большой зал первого этажа, мне казалось, что все постоянные посетители заметили меня и провожают взглядами. Я взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, чтобы избавиться от этого ощущения. У дверей салона я увидел прелестную и приветливую миссис А. К., окутанную облаком муслина. Рядом стояла ее чернокожая служанка в мадрасовом тюрбане и радостно улыбалась, показывая все свои зубы. Моя красавица-клиентка, которую я накануне видел у нас в салонах, без церемоний притянула меня к себе и страстно поцеловала в губы, после чего пригласила с ней пообедать. Негритянка незаметно удалилась, а я изведал все наслаждения Иосифа Прекрасного в объятиях мадам Потифар[92]. Моя новая подруга потребовала, чтобы я поехал с ней в Трувиль, тогда самый модный курорт и центр парижской жизни в летнее время (Довиль стал курортом гораздо позже). Я признался, что не могу позволить себе такие расходы, тогда она посоветовала обратиться за помощью к месье Дусе и объяснить, что это в его интересах – отпускать меня на крупные спортивные состязания, где можно увидеть столько элегантной публики. Затем дама исчезла, забыв на столе маленькую золотую пудреницу, инкрустированную бриллиантами. Я спросил счет, но мне сказали, что по счету уже заплачено. Я взял пудреницу, чтобы вернуть ее хозяйке в Трувиле, и на следующий день поехал туда.

Не понимая, насколько опасна роль, которую меня заставили играть, и безмерно гордясь собой, я зашел в «Отель де Пари».

Когда я назвался, мне ответили: «Вот и отлично, у нас не было свободных номеров, и мы приготовили вам место в коридоре, отгородив его ширмами. У вас не будет вида на море, но будет очень удобно». Я поднялся наверх и обнаружил, что по странному совпадению приготовленное для меня место находилось перед дверью номера миссис А. К. Не мешкая я надел смокинг, спустился ужинать и, усевшись за маленький столик, увидел в нескольких метрах от меня свою красавицу, окруженную элегантными дамами и богатыми господами, справа от нее сидел герцог Мальборо, а слева – князь Фюрстенберг. Это был неподходящий момент, чтобы вернуть ей пудреницу, в которой я обнаружил три тысячефранковых билета, сложенных в восемь раз. Не смею приводить другие подробности этого приключения, озарившего мою юность и заставившего меня заговорить по-английски.

Около полугода я вел рассеянную жизнь, изображая то Ромео, то Керубино. В то время я жил в Бийанкуре и оттуда на велосипеде приезжал на авеню Иена, где в роскошном доходном доме жила моя возлюбленная. Консьерж выпучивал глаза от изумления, когда я ставил свой запыленный велосипед у подножия лестницы и поднимался к ней. Негритянка, радостно кудахтая, встречала меня, тут же раздевала и помогала надеть ночную рубашку. Рубашка принадлежала не мне: на груди красовался затейливо вышитый инициал «F» с короной сверху. Никогда больше я не видел подобной ночной рубашки. Она была из темно-синего шелкового полотна в крупный белый горошек. Изготовители теперешних рубашек, как беспечные дети, утратили секрет создания таких чудес.

Сара Бернар, Нью-Йорк, 1916. Из коллекции А. Васильева

Моя возлюбленная возвращалась домой. Должен признаться, что временами она появлялась в сопровождении некоего знатного господина. Пошептавшись с негритянкой, она наливала ему в бокал загадочную жидкость темного цвета, которая вполне могла быть чем-то вроде кордиаль-медока