Одевая эпоху - [13]

Дамы на скачках в летнем кафе, 1890

Однажды месье Дусе пригласил меня к себе в кабинет. Как всегда, это взволновало меня и наполнило гордостью. Обычно он просил показать ему новые модели, критиковал их и предлагал переделать то или другое, и всякий раз я удивлялся, насколько точны его замечания. Если я показывал ему маленький английский костюм, он находил его чересчур пресным и, подхватив на ближайшем столе обрезок шелка в горошек, мгновенно мастерил галстук и изящным движением завязывал его именно так, как было нужно, чтобы внести яркую, веселую нотку. Затем продевал один из концов галстука в бутоньерку, и мое произведение сразу приобретало пикантность, без которой ему была бы грош цена.

Для меня он был поистине учителем, и я до сих пор горжусь, что был его учеником. В тот день мы не занимались моделями. Он вызвал меня, чтобы сказать, что он мной доволен, чтобы похвалить меня и предложить первое жалованье.

Оно составляло 500 франков в месяц. По тем временам это была огромная сумма, особенно для молодого человека моего возраста. Когда вечером я рассказал об этом отцу, думая насладиться произведенным впечатлением, он попросту не поверил мне.

– Пятьсот франков молодому человеку, который ничего не умеет, которому еще учиться и учиться… Впрочем, – добавил он, – можно не волноваться, их тебе не дадут!

Я возразил:

– Ты ошибаешься, я их уже получил.

– Ну так покажи! – сказал он.

И тут случилась драма, потому что вместо того, чтобы достать из кармана пять синеньких банкнот, я показал ему запонки, которые по пути домой купил в ювелирной лавке на улице де ла Пэ. Я выбрал запонки наподобие тех, что видел у месье де ла Пенья, с опалами-кабошонами[86]. Я ношу их и по сей день в память о взбучке, которую получил тогда от отца: «Ты не имеешь понятия о бережливости… В конце концов ты станешь нищим… Ты не думаешь о будущем…» – и так далее. Возможно, он был прав…

Воодушевленный добрым расположением месье Дусе, я взялся за работу усерднее, чем когда-либо. Я создал целую коллекцию костюмов, которые состояли из жакета и юбки с очень узкой талией. Эти костюмы надевались поверх корсета. Корсет охватывал тело женщины от груди до колен, сжимая, как тиски. Подол юбки должен был собираться фалдами. У меня еще сохранились мои тогдашние эскизы, но сегодня я не осмелился бы кому-то показать их. А в то время они нравились, комиссионеры прямо рвали их из рук.

Это были не теперешние комиссионеры – объединение пиратов и подражателей, которые собираются вместе, чтобы покупать одно платье на десятерых, а потом передавать модели друг другу, навязывая свои вкусы парижским модным домам и заставляя всех идти за американской модой, как правило, бедной идеями и слепо копирующей нашу. Нет, в те времена они во множестве приходили на все дефиле знаменитых модных домов. Они не искали знакомства с теми, кто подделывает чужие модели, два раза в неделю высаживались с парохода в Гавре и, не теряя ни минуты, ехали прямо на улицу де ла Пэ – к Ворту, Пакен, Дусе, внимательно, серьезно, сосредоточенно разглядывали новую коллекцию, после чего всякий раз шли делать заказы, а не пытались улизнуть, обещая скоро вернуться. Однако многие из них в то время нажили состояния. Помню таких замечательных людей, как мадам Are, мадам Бенсон, которая представляла интересы Делафона и мисс Мэри Уэллс. Я до сих пор благодарен им за то, что они проявили интерес к моим дерзким новациям. Бывали там и клиентки, делавшие заказы для себя, как миссис Болдуин[87], миссис Лэнгтри[88], прекрасная фаворитка самого элегантного из монархов, а также красивые парижанки – мадам де Ла Вилльру[89], мадам Гастон Верде де л’Иль [90] и многие другие.

Были среди них и комичные фигуры, как, например, баронесса де Г., похожая то ли на цирковую наездницу, то ли на прачку и вечно таскавшая с собой барона и своих собачек, померанских шпицев. Эта особа, напоминавшая карикатуру Каран д’Аша[91], всегда появлялась с надменным видом и бесцеремонно разглядывала всех присутствующих. Во время примерки, оставшись в кабинке вдвоем с портным, она улыбалась ему с заговорщическим видом. В любых обстоятельствах эта дама искала возможность как-нибудь задеть, унизить барона, который должен был удерживать на руках полдюжины собачек. Если одна из них выскальзывала, баронесса поднимала руку с таким видом, словно собиралась дать ему пощечину. Смотрясь в зеркало, она краем глаза следила за ним и, заметив, какой у него несчастный вид, оборачивалась и нежным, заботливым тоном произносила: «Высморкайся, Анри!» – и барон опускал собачек на пол, доставал платок и сморкался. Однажды баронесса попросила меня и портного устроить примерку у нее дома. Портной был венгром по фамилии Дукеш. В свое время он был знаменит, но когда говорил по-французски, я не мог понять ни слова. Она приняла нас в своей спальне, в присутствии бессловесного супруга, которому она вдруг сказала: «Сходи, принеси сигары для этих господ!» Бедняга вышел за дверь мелкими шажками, с трудом передвигая больные ноги, и вернулся, неся две сигары. Когда он протянул их нам, она хлопнула по ним тыльной стороной ладони, из-за чего они разлетелись в стороны, и сказала: «Да не эти, идиот, они только для тебя годятся!» Затем она самолично принесла две коробки сигар, как она утверждала, лучшего качества, и с улыбкой, в которой не было и тени доброты, дала мне и портному по сигаре.