Одесские катакомбы - [26]

Но вернемся к подземной навигации.

Горбель осветил фонарем стену, и я увидел на ней несколько значков, нарисованных углем. Один был похож на топографическую стрелку, но только с двумя вертикальными черточками на хвосте. Другой состоял из одной лишь буквы Я. Третий представлял собой крестик со стрелкой. Были еще кружочки, стрелки, направленные в разные стороны. Были цифры.

Стрелка с двумя вертикалями была, например, визитной карточкой Илюхина. Цифры были датами прохождения. Стрелки — направлением. Пятиконечная звезда была знаком всего подпольного райкома в целом. Таким образом, внимательно глядя на стены, человек посвященный всегда мог знать, кто где в данный момент находится, где кого нужно искать.

* * *

Мы двинулись дальше, низко нагибаясь и опираясь на свои короткие палочки. Прошли еще километра два, и вдруг нам на пути стали попадаться разные вещи. Первой мы увидели лопату, воткнутую в кучу ракушнякового щебня. Рядом на камне стояла коптилка, сделанная из бутылочки из-под одеколона ТЭЖЭ. Коптилка вся была покрыта пылью. Но в ней еще сохранилось немного керосина. Когда Илюхин поднес к ней спичку, фитилек загорелся. Груда заржавленных патронов тускло блеснула за камнем. И, конечно, стены вокруг — как и всюду — были исписаны белыми и черными иероглифами. Мы все окружили светильник и смотрели на дымный язычок пламени, как очарованные. И правда, было что-то чудесное, почти волшебное, полное глубокого смысла в том, что эта самодельная партизанская лампочка, к которой никто не прикасался больше восьми месяцев, вдруг сразу же безотказно загорелась, как будто бы была все время наготове.

— А вы знаете, товарищи, — сказал после некоторого молчания Лазарев. — Даже как-то не верится, что все это было в сущности так давно. Кажется, что все это было вчера… Только что… Смотрите, а вот и наша листовка.

За грудой патронов покрытый пылью и плесенью, валялся небольшой розовый листок. Я поднял его. Это было воззвание подпольного комитета к железнодорожникам.

«Товарищи железнодорожники!

На наших глазах гитлеровские бандиты вывозят в Германию награбленное добро из нашей Отчизны.

Кровопийцы высасывают все соки из нашего народа.

…Священный долг патриота нашей Родины требует от каждого вести беспощадную борьбу с ненавистными оккупантами…»

Не все можно было разобрать в этой листовке, истлевшей от времени. Бросались в глаза строчки:

«Не мазутом, а песком засыпайте буксы, поджигайте эшелоны, цистерны с бензином, создавайте пробки на станциях, всеми способами срывайте транспорт ненавистных оккупантов…»

Десятки тысяч таких листовок распространил подпольный райком Лазарева. И честные советские люди, беззаветные патриоты засыпали буксы песком, поджигали цистерны с бензином, пускали немецкие эшелоны под откос.

Да, все это было. Теперь уже это история.

Мы снова двинулись дальше, освещая стены дрожащими огоньками своих коптилок. И вдруг, не сговариваясь, под наплывом воспоминаний партизаны все сразу запели свою подпольную песню, свой партизанский гимн. Их голоса глухо и вместе с тем необыкновенно торжественно звучали под низкими сводами. Цепь огоньков мелькала во мраке. И во всем этом было что-то необыкновенно волнующее, я бы даже сказал, величественное. Они шли и пели ту самую песню, которую пели под землей в то время, когда по земле, в каких-нибудь десятках метрах над ними, гремели кованые сапоги захватчиков. Я запомнил их песню от слова до слова. Ее сочинил сам Лазарев. Они пели ее на мотив «Оружьем на солнце сверкая». Вот эта песня:

Пошли мы тернистой дорогой. Далек оказался наш путь. Наполнилось сердце тревогой. Нет сил, невозможно вздохнуть.

И припев:

Марш вперед, друзья, в поход На разгром фашизма. Нас вперед всегда ведет Знамя большевизма.

Эти слова, написанные поэтом-самоучкой, может быть, не всюду ладно, тем не менее произвели на меня громадное впечатление. Каждое слово в них, каждая мысль была глубоко прочувствована, правдива, честна и благородна. Это были не стихи. Это была сама жизнь:

В сырых катакомбах глубоких, Где воздуха мало порой, Где много обвалов широких, Живем мы родною семьей. Жизнь наша — борьба роковая: В тылу у врага остались, В борьбе, ни на что невзирая, Мы тяжесть нести поклялись…Нам вера надежду рождает, Нам вера и бодрость дает. Кто верит — всегда побеждает, Позиций своих не сдает. Что ж делать, когда нет исхода? На милость врагу не пойдем. Мы все, как один, за свободу, За счастье народа умрем.

Когда, наконец, мы добрались до лагеря № 1, я совершенно выбился из сил. Я был весь мокрый — хоть выжимай. Остальные чувствовали себя прекрасно. Вот что значит привычка!

* * *

Лагерь представлял собой несколько комнат, вырезанных в скале. В одной комнате помещалось отделение партизанского отряда. Здесь были каменные пары, покрытые полусгнившей соломой. Как в настоящей казарме или блиндаже, у каждого бойца было свое постоянное место. Был здесь каменный стол и каменная скамья. В нише в большом порядке располагалось оружие. На стене висело расписание нарядов. Ведро, самодельная кружка, веник. Все честь честью. В другой комнате находился райком. Здесь на каменных койках спали все три секретаря. Здесь решались партийные дела. Давались боевые задания отряду. На пишущей машинке печатались листовки. Дальше в коридоре была сделана выгребная яма, куда бросали мусор. И это было очень важно, так как в условиях спертого воздуха, отсутствия света и плохого питания отряд все время находился под угрозой возникновения эпидемических заболеваний. Была уборная. Была кухня, где на примусах готовили еду. Был продовольственный склад: большая кадка для муки и большой ящик для других продуктов. Масса бутылок из-под горючего, которое здесь ценилось на вес золота: нужно было круглые сутки освещаться. Было вырезанное в скале отделение, где держали кур и откармливали поросят. Было несколько семейных отделений, где жили мужья с женами. И всюду в стенах ниши — с лекарствами, с письменными принадлежностями, с иголками, нитками, сапожным инструментом и сапожным товаром.