Одесские катакомбы - [21]

— …На Головковской улице, в районе которой, по слухам, находился еще не обнаруженный немцами вход, — рассказывал Дроздов, — был в то время винный подвальчик, где, случалось, мы назначали встречи. Держала его некая тетя Оля — женщина простая, располагающая на вид. Посоветовался я с ребятами, решил рискнуть. Выбрал время, когда народа в погребке не было, подошел к стойке, спрашиваю: «Слушай, Ольга, можешь ты нам вход в катакомбы указать?»

Она на меня внимательно поглядела, подумала и, ни о чем не спросив, говорит: «Я сама не могу. Но тут у нас один хлопчик есть…»

Как живой, перед глазами Вовка стоит: худенький, хмурый, глаза сердитые. Ольга его обняла за плечи, подводит ко мне. Вова еще сильнее хмурится, руку ее сбросил с плеча, спрашивает: кто такой?

Я молчу. Не сразу нашелся, как ему отвечать? И вдруг замечаю: лицо у Вовки светлеет.

— Ну-ка, пошли отсюда, — говорит он.

Вышли на улицу. Мокрый ветер. Метель.

Вова завел меня в какую-то подворотню, спрашивает:

— Вы партизаны, да?! — А глазенки его так и сверкают в темноте. — Ладно, — шепчет мне Вовка, — я вам покажу один вход. Никто про него не знает. У меня там винтовка спрятана. Я ее у румына на сахар выменял. И бочка воды приготовлена про запас. А здесь поблизости еще входы есть. Они заминированы. Но я подглядел, где мины заложены. Мы с ребятами их разминируем. Только вы меня примете в отряд? Говорите сразу, по- честному!

…Вот через этот вход, который указал когда-то Вова, мы и спустились с Дроздовым в катакомбы. Вход этот показался мне чем-то средним между норой и берлогой. Дроздов сказал, что это остатки дома, который сожгли оккупанты, заподозрив, что подвалы его сообщаются с катакомбами.

Мы вползли в эту норку на четвереньках. Через десять-пятнадцать шагов поднялись на ноги. Шли сперва в полусогнутом положении, постепенно выпрямляясь.

Впереди шел Дроздов. Он вел нас по подземному лагерю. Лагеря уже не было, но во всех подробностях своего бытия он жил еще в памяти Дроздова.

— …Вот здесь день и ночь несли свою вахту часовые, — говорил Дроздов. — Без пропуска они не впускали и не выпускали никого — каждый выход на землю, на поверхность, был сопряжен с опасностью и риском, что враг обнаружит вход.

Право свободного входа и выхода имели очень немногие из руководителей отряда. Обычно же пропуск на выход давался только тому, кто шел на боевую операцию.

…А в этой каменной нише помещался так называемый «секрет» — вооруженный взвод на случай любого нападения. Впрочем, нападать было нелегко. Вражеские солдаты вынуждены были бы вползать сюда так, как вползали и мы, — поодиночке.

За «секретом» шла «комендантская». Крохотная каморка в стене, сложенный из камней стол. Каменные плиты вместо скамеек. Здесь властвовал комендант катакомб.

Дроздов говорит, что на столе его стоял телефон — в катакомбах была налажена телефонная связь. Кто-то из партизан работал мастером на городской телефонной станции — он и устроил это.

Повсюду приметы лагеря: обрывки промасленных концов — здесь размещалась оружейная мастерская, остатки шрифта — здесь типография. Печатали листовки. Издавали газету «За счастье Родины».

Железные койки навалены одна на другую, видимо, подготовлены к вывозу — это госпиталь. Койки завезли сюда в свое время словаки. А втащили их в катакомбы через другой вход, который был в подвале одного из домов на этой улице, только гораздо просторнее.

Самое страшное остаться в катакомбах без света. Круглые сутки горели здесь керосиновые лампы или же фонари.

— Полуслепыми выходили наружу, — сказал Дроздов. — Как летучие мыши, привыкали к темноте.

Подняв факел, Дроздов осветил стены: из тьмы проступили знаки: стрелки, квадраты, круги, зигзаги. Надписи: «К штабу!», «К госпиталю!», «К воде!»…

Дроздов сказал, что опасность заблудиться, запутаться, затеряться навеки в этом каменном лабиринте подстерегала каждого. И что лишь Вова Ниццак знал отлично этот участок. Вся система опознавательных знаков — его работа.

— Что бы мы без этого хлопчика делали? А в первые дни особенно, — не раз повторял Дроздов. — Это был такой проводник под землей! Всего не расскажешь. Но вот один случай. Было это в последние месяцы оккупации. Полиция тогда обнаружила наши выходы и наново их замуровала. Все как есть, до единого! Отрезали нас от мира, можно сказать! Положение очень тяжелое. Продовольствие на исходе и, главное, нет воды. А в катакомбах — люди.

Когда мы спускались в катакомбы, вода была, сперва шли дожди, потом таял снег, и влага просачивалась сверху, а когда пригрело весеннее солнышко, все наверху высохло.

Виду, конечно, я не показывал, но беспокойство было большое.

Отрядили мы экспедицию на поиски выхода. Здоровые хлопцы пошли. Бродили около суток, вернулись ни с чем: нет выхода!

Взял я Вовку, отправились мы вдвоем. Как искали, рассказывать подробно не буду. Отошли от лагеря, заплутались. Бродим, бродим по лабиринту, ну как будто бы черт нас кружит: возвращаемся на прежнее место. Хоть плач! А Вовка держится! И все повторяет, что выход здесь! Должен быть где-то здесь. Как уже он ориентировался, не знаю. Откровенно скажу вам, я выбился из сил. А Вовка держится! Вовка меня ведет! И вывел!