Одержизнь - [148]

Она сопротивляется, из последних сил прижимает к груди ладони. Обруч впивается краем в шею, под плечами снова мокро от крови из растревоженных ранок. Мара бьёт её по запястьям, с силой разводит руки… и замирает. Акеми давится вздохом, обмякает в ложементе.

– Это давно появилось? – ледяным тоном спрашивает Мара, разглядывая проступившие сквозь тонкую кожу на груди сосуды.

Акеми молчит, глотает слёзы.

– Давно? – Женщина почти кричит, в отчаянии глядя японке в лицо.

Металлический обруч с лёгким шипением убирается внутрь капсулы, освобождая шею Акеми. Мара за руку сдёргивает её с ложемента, тянет за собой. Почти бегом они обе возвращаются обратно, в зал под куполом. Здесь доктор Тейлор включает очередной аппарат, указывает Акеми на кушетку рядом:

– Ложись. Когда у тебя была последняя… – Она щёлкает пальцами, вспоминая слово на французском, морщится и продолжает: – Когда последний раз кровь шла?

Акеми молчит, глядя в высокую полусферу потолка над собой. Мара мажет низ живота девушки прозрачным холодным гелем, водит по нему чем-то похожим на сканер у полицейских Азиля. Аппарат издаёт странный пульсирующий шум, какой бывает в ушах, если глубоко нырнуть. Или когда выходишь из обморока.

– Базальная температура тридцать семь и три, – вздыхает Мара и поворачивает к Акеми монитор аппарата и указывает на пульсирующее пятно на розово-алом фоне: – Милая, ты знаешь, что вот это?

Девушка смотрит на экран и улыбается сквозь слёзы.

– Это то, ради чего я буду жить, – говорит Акеми. – Теперь я уверена, что не ошиблась.

Мара сутулится, закрывает лицо ладонями:

– Я не смогу, Акеми. Я должна, но я не смогу… Но я обязана это сделать.

Она хватает девушку за волосы, наматывая их себе на запястье. Второй рукой Мара заворачивает руку Акеми за спину, заставляя встать с кушетки и идти вперёд – туда, где ожидает открытая капсула. И при входе в зал с рядами металлических ящиков их встречает женщина. Она просто стоит в дверном проёме – невысокая, с распущенными по плечам русыми волосами, в прямом белом платье с чёрно-красной вышивкой по подолу. Глаза – тёмные от неестественно расширенных зрачков – взирают на Мару Тейлор с укоризной.

– Great White Goddess! – восклицает потрясённая Мара. – Alma, you cannot be here![84]

– You must let her go, – говорит русоволосая, не разжимая губ. – The Triple Goddess will not accept her life. Motherhood is holy, Mara. The Goddess will accept her essence as a sacrificial gift. The ritual was fulfilled, the sacrifice was accepted. Let her go[85].

Мара разжимает руки, отпуская Акеми. Японка стоит между ней и русоволосой – голая, трясущаяся от пережитого ужаса, с волосами, слипшимися от крови. Русоволосая улыбается девушке, гладит её по щеке, и Акеми понимает, что не чувствует её прикосновений – только холод. А когда осмеливается взглянуть ей в глаза, видит перед собой покрытый ошмётками обугленной плоти череп.

Когда к Акеми снова возвращается способность видеть, слышать и осознавать происходящее, ховербайк мчит её и Мару Тейлор под рассветным небом над спящим Лондоном. Под ними широкой лентой искрится в своих берегах Темза, над Тауэром кружит девять антрацитово-чёрных птиц, «лондонский глаз», поскрипывая, медленно вращается сам собой. Далеко-далеко в зоопарке грустно трубит слон. Акеми с трудом борется с порывом разжать руки и откинуться назад. И целую вечность держаться за воздух…

Ховербайк мягко садится в стороне от отеля. Мара спешивается, дожидается, пока Акеми слезет с седла. Берёт её за подбородок, пристально смотрит в глаза:

– Иди же. И помни о том, о чём мы говорили сегодня. Каждое слово. Если оба хотите выжить – беги от него прочь.

Она толкает Акеми в спину, заставляя её идти к парадному входу отеля, запрыгивает на ховер и уносится прочь. Акеми, босая и одетая лишь в трусики и футболку, медленно всходит по ступеням крыльца, неся в руке туфли. Двери отеля приоткрыты, в холле безлюдно. Лифт не работает, и девушке приходится подниматься по лестнице.

В номере Акеми Дарэ Ка долго смотрит в лицо спящему Жилю, сидя у кровати на полу. Мальчишке что-то снится: вздрагивают тревожно светлые ресницы, он вздыхает, хмурится, потом вдруг улыбается, дышит спокойнее. Акеми протягивает руку, чтобы поправить лежащие на его щеке пряди, и заставляет себя замереть, удерживая раскрытую ладонь над испещрённой шрамами стороной лица Жиля. Она медленно убирает руку, встаёт и уходит на балкон. Там забивается в угол и даёт волю слезам – безмолвным и отчаянным.

…Запах свежевыстиранного белья, лёгкая тень по ту сторону развешенной на просушку простыни. Его прикосновения – робкие, нерешительные. Но и на них тело отзывается сладким стоном…

…Чужие руки, отрывающие её от Жиля. Она кричит, пытаясь дотянуться до него, получает удар по рёбрам, задыхается. Когда её запихивают в полицейскую машину, она всё ещё слышит его отчаянный голос, зовущий её по имени…

…Солнечный блик на потолке сырой камеры. «Акеми! Акеми, я здесь! Я с тобой!» Она тянется на голос, встаёт на цыпочки, касаясь кончиками пальцев края узкой бойницы окна высоко под потолком. Блик скачет, словно живой, заставляя сердце метаться и чувствовать себя полной сил и стремлений. «Жиль, я вернусь. Я выберусь отсюда, только, пожалуйста, продолжай мне сниться, не бросай меня…»