Одержимый - [13]

– Очень глубокая мысль. Я просто не знаю, где от них коробка.

Она засмеялась, ее глаза сверкали радостью и желанием. Я в них нырнул.

Потом я посмотрел на ее прикроватный столик. Ничего, кроме механических часов с двумя черными стрелками и двух книг в переплете: «Сердце тьмы»[16] и «Хортон слышит кого-то».[17]

– Нат, ты когда-нибудь спасал жизнь? – спросила Энни. – Ты понимаешь, по долгу службы.

Я рассказал ей историю, случившуюся двумя годами раньше, когда около торгового центра внедорожник сбил беременную женщину. Я провел необходимые реанимационные мероприятия, но женщина умерла. Младенца, к счастью, удалось спасти. Муж женщины подал на меня в суд за то, что я не обеспечил стабилизацию спинного мозга. Суд не принял дело к рассмотрению, но нервы мне потрепать успели.

– Я бы хотела, чтобы мне принесли на тарелке голову этого мужчины. – Энни помолчала, потом добавила: – Чего ты улыбаешься?

Я действительно улыбался. А тут насупился.

– Тогда я злости не испытывал. Долго не испытывал. Дело в том, что вообще не испытывал каких-либо эмоций.

С прикроватного столика я взял книгу «Хортон слышит кого-то». Увидел, что она надписана: «Энни, удивительной девочке, которая когда-нибудь сможет править миром».

– Почему ты спросила, спас ли я кому-нибудь жизнь?

– Логичный вопрос, доктор. Никогда не знаешь, когда тебя потребуется спасать.

Два следующих дня мы провели в постели. Не только в объятиях друг друга (мы много разговаривали), но и объятий хватало. Что казалось удивительным, с учетом того, что между свиданиями мы общались по минимуму. Мои претензии по части пренебрежительного отношения к электронной почте во время деловой поездки Энни отмела с ходу, заявив, что работала, не поднимая головы. Отец отправил ее в Нью-Йорк, чтобы оценить одну небольшую технологическую компанию. У нее не было ни одной свободной минуты. Но при этом Энни сказала, что постоянно думала обо мне.

Так или иначе, эти два дня состояли из разговоров, еды, которую нам привозили по заказу, и Стробэрри Второго, лабрадора, которого она назвала в честь ее первой в жизни собаки. Мы проходили ускоренный курс познавания друг друга. Энни нервничала, когда люди касались ее шеи. Она предпочитала смотреть телевизор при свете, который напоминал ей, что происходящее на экране – не реальная жизнь. Однажды она подружилась с юношей из Восточного Пало-Альто, у которого она научилась испанскому. Она могла выпить достаточно много не пьянея, но только не пива. Каждый месяц она от руки писала письмо матери, которая развелась с отцом и уехала в штат Вашингтон. Ей нравилось писать письма, и она утверждала, что почерк ее меняется в зависимости от того, кому адресовано письмо. Если она писала матери, буквы становились более округлыми, выражая сочувствие.

Я не мог сказать, почему к Энни меня тянуло как магнитом, не мог назвать чего-то конкретного, что влекло меня к ней. Но чувствовал: уже не могу без нее, более того, мне казалось, что она ждала именно меня, вот и выплеснула нерастраченную страсть. Проснувшись в понедельник утром, я понял, что крепко завис на крючке… и ощущение это не уходило до нашей первой ссоры.

Несколькими неделями позже я сидел в ее гостиной на антикварном стуле. Голову откинул назад, за спинку, наслаждаясь величием момента. Слишком уж наслаждался. Стул повалился назад, ножка сломалась. Подбежала Энни. К стулу.

– Принести тебе кувалду?

– Обо мне не беспокойся. – Я поднял окровавленную руку.

Прошел на кухню, включил воду, промыл теплой водой глубокую царапину на большом пальце. Мне требовался пластырь. Я слышал, как у меня за спиной Энни возилась со стулом. Наконец она подошла, оглядела рану, но сочувствия не выразила.

– Это первая вещь, которую я купила сама.

Я придержал язык. Ничего не стал комментировать и провел ночь, обдумывая это событие. Может, проблема заключалась в воспитании: Анна – это «Прада», я – «Левис». А утром мне принесли посылку. Маленькую кусающуюся черепаху в стеклянном террариуме. И записку: «Ужасно сожалею, что рявкнула на тебя. Пожалуйста, прости. Э.».

И в последующие месяцы, если кто-то из нас не мог правильно определить приоритеты или слишком бурно на что-то реагировал, он или она становились «черепахой». Вот так у нас появилось первое слово, понять значение которого могли только мы. По прошествии времени произноситься оно стало исключительно с нежностью.

Но сразу я не сдался. После нашей ссоры сбавил скорость. Начал заглядывать за углы. Как-то вечером мы собирались сесть в мой автомобиль после того, как посмотрели фильм. Энни попросила у меня ключи, сказала, что машину поведет она. Я сел на пассажирское сиденье. Она приложила палец к губам, требуя тишины. Потом достала черный шарф, завязала мне глаза. Я рассмеялся, и мы еще полчаса кружили по улицам. Она пыталась скрыть от меня конечную цель нашего путешествия. Я предположил, что закончится оно в кровати отеля и из одежды на мне останется только шарф-повязка.

После того как мы все-таки припарковались, Энни завела меня в подъезд, мы поднялись на один этаж. У меня сложилось ощущение, что в этом доме я уже бывал. Об этом говорил запах корицы. Энни наклонилась ко мне и прошептала: «Пожалуйста, доверься мне… снова».