Одержимые злом - [16]

28-го мая. Наконец я увидел или, вернее, услышал того неуловимого врага Гула, о котором говорил убийца наших товарищей. Впрочем, может быть, это была галлюцинация. Я не знаю, я ничего не знаю. Новая наука, чудесное открытие Гула, его распадающаяся материя для меня так же непонятны и непостижимы, как и таинственное, жуткое прошлое, которое смотрит из всех углов этого здания, построенного из камней и мрака, окутанного серой пылью, в которой все исчезает, и в которую все возвращается.

Сегодня за обедом я вспомнил, что забыл свой портсигар в лаборатории, и спустился за ним в эту "колыбель радионита", как Гул называет подвал. На рабочем столе профессора мерцал синеватый свет радиоактивной лампы, похожий на свет яркой звезды в морозную ночь. Можно было усилить его до блеска солнца, но я не знал, как это сделать. Печальный серый сумрак сгущался в углах, не позволяя ничего различить в десяти шагах. Неожиданно я услышал тихий мелодический звук задетой кем-то посуды.

- Кто там? - дрожащим голосом спросил я, стоя среди лаборатории.

Молчание. И потом чей-то едва слышный, слабый голос, который заглушался шумом крови у меня в ушах, проговорил:

- Бегите отсюда! Я давно ждал случая сказать, чтобы вы уходили, потому что я не хочу вашей смерти.

Мои глаза, привыкшие к темноте, различили у стены подземелья высокую серую фигуру. Впрочем, может быть, это была только пыль и паутина. Я подумал, что у меня галлюцинация, вызванная постоянным страхом и напряжением нервов.

- Там никого нет! - сказал я вслух, напрасно стараясь усилить свет звезды, горевшей над столом. И добавил, почти уверенный, что меня никто не слышит: - Я уеду через четыре дня!

- Будет поздно, - ответил тот же тихий голос. - Бог избрал меня слабым орудием для сокрушения козней дьявола и слуг его. Я стар и долго жид здесь, когда еще святое дерево бернардинцев цвело и приносило плоды. Теперь вертоград Господен опустел, здесь разливается адское пламя, но я затушу его своими слабыми высохшими руками.

Слова звучали все громче и громче, но мой страх уже начал проходить, как только я убедился, что имею дело не с фантомом, а с живым человеком. Вероятнее всего, с каким-нибудь монахом, не пожелавшим покинуть монастырь. Серая тень медленно двинулась из слабо освещенного пространства и слилась с древними пыльными стенами. Мне наконец удалось осветить лабораторию, но я никого не увидел. Был ли кто-нибудь здесь? Не схожу ли я в самом деде с ума? Или, может быть, это древнее здание, в мрачных подвалах которого загорелся чудесный новый огонь, рождает видения, подобно черной бездонной воде, в которую заглядывает солнце? Не знаю! Гулу я решил ничего не рассказывать. Он и без того кажется чем-то сильно встревожен и жалуется на бессонницу.

29-го мая. Сегодня утром я нашел у своих дверей письмо на пожелтевшей бумаге, вложенное в грязный конверт. Оно без подписи, без обращения и заключает десяток слов, написанных дрожащим неровным почерком:

"Приходите сегодня вечером к трем дубам, по дороге в Тракай, и там увидите свет, победивший тьму". Я показал это странное послание Гулу.

- Вам надо пойти, - сказал он. - Я хорошо знаю это место. Там совершенно открытый холм, на котором из трех дубов, упоминаемых в старинных легендах и преданиях, остался только один. Возьмите на всякий случай револьвер, хотя, по моему мнению, вам ничто не может угрожать. Я полагаю, что это пишет тот сумасшедший монах, который не зная, чем заполнить свое время, по старой привычке следит за каждым шагом своих соседей. Поговорите с этой пыльной мумией, и, может быть, он избавит нас от своего назойливого любопытства."

На этих словах Гула мои заметки обрываются и дальше идет ряд бессвязных фраз, написанных под влиянием того ужасного события, которое произошло в тот вечер.

Я отправился к "трем дубам" в то время, когда солнце скрывалось за волнистой линией леса. В неподвижном ясном воздухе был разлит тонкий аромат цветущего шиповника и полевых трав. Листья на вершинах деревьев стряхивали последние золотые капли и нити, которые исчезали в голубоватом спокойном сумраке. Дорога, покрытая теплой пылью, в которой недавно погасли солнечные искры, делала множество поворотов, но я чувствовал такую радость среди этого простора, что готов был идти без конца. Крутой холм "трех дубов" поднимался на окраине болота, где в чаще тростника хор лягушек робко и тихо начинал свою страстную песню. Старик-крестьянин в синем жилете с медными пуговицами и в деревянных башмаках косил молодую траву рядом с розовой водой, покрытой черным кружевом плавающих листьев. Я заговорил с ним о погоде и все время смотрел на вершину холма, где в неподвижном воздухе застыло исполинское дерево, при взгляде на которое чувствовалось мощное дыхание бури. Впрочем, этот дуб с узловатыми скрюченными ветвями сам был зеленым воплощением сокрушительной бури, воздвигнутым природой над мирной и тихой равниной. От двух его товарищей остались лишь серые пни, похожие на основания обрушенных колонн.

- Вы не знаете, что это за здание? - спросил я у старика, указывая на бывший монастырь и желая узнать мнение окрестных жителей о лаборатории Гула.