Очерки уголовного мира царской России - [9]

   Гриншпан резко отличался от Зильберштейна. Насколько последний был доверчив и экспансивен, настолько первый казался осторожным и скрытным. Несколько раз в течение завтрака Зильберштейн одергивался и обрывался Гриншпаном. Так было, когда Зильберштейн в порыве восхваления своего товара хватался за бумажник, желая вынуть новые образцы. Так было и тогда, когда Зильберштейн, увлеченный размерами будущих барышей, признавался, что масштаб их работы - всероссийский.

   Поговорив с час, я в принципе изъявил согласие принять широкое участие в сбыте гербовых марок в Москве, но при условии хотя бы некоторого введения меня в курс дела и техники производства.

   Осторожный Гриншпан не дал окончательного ответа, но просил завтра еще раз явиться в этот же ресторан, где он и обещал окончательно объявить о своем решении. Очевидно, за предстоящие сутки он намеревался навести обо мне справки в гостинице, а может, и понаблюдать за мной и моими прогулками по Варшаве.

   Мы вышли из ресторанчика, долго прощались у подъезда; но, убедившись, наконец, что мои люди и оба извозчика тут, я расстался с мошенниками и направился к себе. Опасаясь за собой слежки осторожного Гриншпана и боясь провалить дело, я решил в этот день не выходить больше из гостиницы. Поздно вечером зашел ко мне один их моих агентов и доложил, что все они внимательно весь день следили за обоими субъектами и точно установили, что проживают они на окраине Праги при переплетной мастерской с вывеской: "Переплетная мастерская Я. Гриншпана". В течение дня они несколько раз выходили и приходили обратно, и, наконец, один из них, поменьше ростом (Зильберштейн), вернулся в последний раз в 9 часов, после чего они переплетную закрыли, а в боковых от нее окнах появился свет.

   Тут же вечером я получил из Москвы срочную телеграмму от своего помощника, извещавшую меня о кровавом убийстве и ограблении в одной из квартир Поварского переулка, а потому, торопясь вернуться, я решил форсировать события и, не дожидаясь завтрашнего свидания, произвести немедленно обыск в переплетной, тем более что все говорило за то, что производство марок организовано там же: оба сообщника живут вместе, прикрываются вывеской переплетной мастерской, т. е. декорацией удобной, так как этого рода мастерство требует и бумаги, и клея, и всяких инструментов для тиснения, быть может, пригодных и для подчистки и вырезывания марок.

   Я позвонил Ковалику и сообщил ему о моем решении немедленно произвести обыск. Он пожелал принять в нем участие, и мы, с его и моими агентами, направились на Прагу. Постучавшись в переплетную, мы не получали долго ответа. Мы стали барабанить сильнее, и, наконец, за дверью послышался испуганный мужской голос:

   - Кто там?

   - Открывайте, полиция!

   - Ой, вей! Какая полиция? Что вам угодно, г. обер-полицеймейстер?

   - Открывайте немедленно, или мы выломаем дверь!

   Угроза подействовала, и трясущийся от страха Зильберштейн в пантуфлях раскрыл двери. Мы быстро вошли в комнату - мастерскую.

   Тут был прилавок, верстак, стол и две табуретки; в стороне виднелась кровать, на которой приподнялся навстречу нам всклокоченный Гриншпан. В соседней комнате была столовая, а еще дальше комната супругов Зильберштейн, вернее, - Гриншпан, так как Зильберштейн оказался родным братом Гриншпана, присвоившим себе чужую фамилию, прикрываясь которой он и получал всю корреспонденцию до востребования. При нашем, а в особенности моем появлении первые слова Гриншпана, обращенные к Зильберштейну, были:

   - Ну что, Яша? Не говорил я тебе?!

   Мы приступили к обыску, но, к тревоге моей, ни в мастерской, ни в столовой мы ровно ничего не обнаружили. Оставалась третья комната, спальня супругов. Из нее неслись какие-то подвывания, стоны и охи.

   - Господа полиция, не входите, пожалуйста, туда! Там моя больная жена, - обратился к нам Зильберштейн.

   - Невозможно! Мы обязаны осмотреть все помещение, - отвечали ему.

   - Ну, только, пожалуйста, потихоньку и поскорее!

   - Ладно, ладно, не беспокойтесь!

   Мы вошли в спальню. На широкой кровати корчилась жирная еврейка, оглашая комнату криками.

   - Что с ней? - спросил я Зильберштейна.

   - Да то, что бывает с женщинами.

   - Именно?

   - Мадам Зильберштейн "ждет"...

   - Чего же она ждет?

   - Маленького Гершке или Сарочку!

   - Ах, во-о-от что!

   Но корчи мадам Зильберштейн мне показались неестественными, ее и без того преувеличенные вопли аккуратно усиливались по мере того, как приближались к ее кровати.

   - Уй, уй! Не трогайте меня! Чтобы ты сдох, Янкель! Ты виноват в моих муках. Ох! Ой!...

   Она явно переигрывала роль.

   Я предложил послать за акушеркой, прикомандированной к полиции.

   - Зачем вам беспокоиться?! - заволновался Зильберштейн. -

   Тут рядышком живет хорошая акушерка, ну, мы ее и позовем.

   - Нет уж, мы лучше свою выпишем.

   - Уй! Ведь это так долго будет, а тут бы сразу!

   - Ничего, потерпите! Мы на фурмане вмиг слетаем.

   Обыск продолжался, а один из агентов поехал за полицейской акушеркой.

   Черты стонущей еврейки мне показались как будто знакомыми.