Очерки теории идеологий - [64]

Параллельно с идеей неудержимого (в конечном счете) прогресса развивалась идея человеческого самосовершенствования. На первый взгляд, нет ничего более логичного и эмпирически обоснованного: история имеет смысл только как история людей. Проблема в том, как понимать саморазвитие человека. С очевидной идеологической тенденциозностью это проявилось в концепции «нового человека», широко распространенной в СССР. Считалось, что освобождение от капиталистической эксплуатации изменит саму человеческую природу, приведя к появлению людей нового типа: солидарность вместо эгоизма, коллективное, а не индивидуалистическое поведение [Sträth, 2000].

Примечательно, что либерализм выдвинул альтернативную концепцию «нового человека», но именно нового, так как с членением истории на то, что было до Нового времени, и то, что охвачено Новым временем, академическая западная (и советская) историография соглашалась как с очевидным фактом. «Новый человек» либерализма стал гибким, он хорошо адаптируется к новым вызовам, он творческий и инновационный, он независим и свободен от сдерживающего влияния социальных границ. Все это идеально вписалось в неолиберальный «рыночный фундаментализм», апеллирующий к глобализации как новой мировой реальности.

В связи с перечисленным выше новая историография задалась целью деконструировать связь идеологии и культуры, чтобы вырваться за рамки тотализирующего понимания истории. Однако эта задача в ее систематическом виде может оказаться неподъемной, так как ни одна идеология и культура не существуют в чистом виде. Чаще всего наблюдается наложение друг на друга разных идеологических конструктов и различных культурных типов. В связи с этим едва ли не решающее значение приобретает контекст взаимодействия тех или иных идеологических и культурных компонентов, формирующих различные дискурсы.

Тем не менее мы должны изначально понимать различие культуры и идеологии, чтобы окончательно не быть дезориентированными их схожими дискурсивными «следами». Культура является ареной для конструирования сообщества и сплоченности. При этом культура имеет как экономическое, так и политическое измерение. В свое время просвещенческий рационализм совершил аналитическое разделение экономики, политики и культуры, провозгласив данный анализ реальности самой реальностью, что оказало (и до сих пор оказывает) определяющее влияние на концептуализацию общественной жизни. Только к рубежу тысячелетий в академической социальной науке утвердилось мнение о проблематичности такого разделения.

Если исходить из интегративного понимания концепта культуры как социального пространства[74] коммуникации, то конкурирующие идеологии (иными они по определению быть не могут) проявляются в качестве ключевых инструментов, определяющих содержание и границы этого пространства. Если воспользоваться метафорой театра, то культура представляет собой репертуар, в котором участвуют идеологии и в который они вкладывают свое «мастерство». Репертуар является определяющим как структурная матрица, но от мастерства исполнителей зависит его актуальное звучание. Поэтому культура и идеология взаимодействуют друг с другом и могут ситуативно даже «меняться местами»: идеология может стать программной установкой, а культура – системой оперативного реагирования. И здесь мы должны умерить амбиции открывателей научной истины, констатировав допустимость различных углов зрения.

Идеологии как метанарративы

Обращаясь к ретроспективному анализу идеологий, нужно помнить, что, несмотря на множественность идеологий, каждая из них обладает тотализирующими амбициями. Поэтому постмодернистский акцент на контексте и невозможности всеобъемлющего толкования современного мира «не отменяет» постоянно происходящих в реальности процессов реконструкции общих смыслов. Можно сказать, что деконструкция идет рука об руку с реконструкцией, и победоносная риторика постмодерна не помешала тотальному распространению риторики глобализации как исторически последнего метанарратива Современности, как в свое время особый интерес Спинозы к mythos не помешал причислению его (Спинозы) к рациональной гуманистической традиции, ставящей во главу угла logos[75].

До 1789 года революция идеологически трактовалась как ренессанс, т. е. была радикальной тотальной отсылкой к прошлому. Великая французская революция в корне изменила взгляд на историю, которая отныне получила новые цели и ориентиры[76]. Последующее столетие стало в Европе эпохой трех идеологий: либерализма, консерватизма и социализма, которые в зависимости от контекста выдвигали аргументы «за» и «против» конструкта нации.

Консерватизм с его обращением к романтизму стал альтернативным нарративом по отношению к революционным требованиям свободы и равенства, которые, в свою очередь, после Великой французской революции 1848 года распались на конкурирующие тотальные идеологии либерализма и социализма. Возникший из научного и идеологического «месива» социальный дарвинизм, по сути, поставил все три тотальные идеологии на службу национализму. Взрыв такой гремучей идеологической смеси стал вопросом времени, которое пришло в 1914 году.