Очерки прошедших лет - [5]

В бельэтаже жила русская семья. Жена, молодая красивая женщина с двумя детьми, хорошо относилась к Фейге, которая помогала ей по хозяйству и присматривала за детьми. Но прокатившиеся погромы испугали Фейге, всегда дрожавшую за детей. Первый погром мою маму застал еще в Кишиневе. Больше всего ее испугали страшные лица лавочников, которых она знала, так как покупала у них продукты. Мама рассказывала, что Фейге со старшими детьми убежала в степь, а младших спрятала верхняя соседка.

Семья невесты дяди Моти выехала в Америку, взяв с собой и Мотю. Это была довольно состоятельная и интеллигентная семья, и Мотю, который окончил реальное училище с отличием, они любили. Перед отъездом юная чета обвенчалась в синагоге. Родственники жены помогли Моте учиться дальше, и он стал инженером, успешно работал, купил дом. Вскоре появилась дочь Беатрис. Мотя прислал шифскарту матери, братьям и сестрам. Эти карты были своеобразным вызовом. Бабушка Фейге с дочерью Лизой, ее мужем Борисом и сыном Мироном тоже перебрались в Новый Свет.

Мама и папа

Жизнь моей мамы сложилась иначе. В шестнадцать лет она уехала в Одессу и поступила в фотомастерскую ретушером. Там она встретила моего будущего отца — Павла Ясиновского. В тринадцать лет он убежал из семьи деда, где его воспитывали. Был он незаконным сыном польского офицера и дочери деда. У деда был шинок где-то в литовско-польском местечке. Дочь его (моя бабушка) обслуживала посетителей и удрала с польским офицером. Жить им было не на что — обе семьи их не приняли, и моя легкомысленная бабушка убежала с кем-то еще, бросив сына. Его забрал отец моей бабки — правоверный еврей. Он обрезал мальчика, дал ему другое имя, учил в хедере и был с ним очень строг. Этим он как бы смыл позор с добропорядочной еврейской провинциальной семьи.

Мой будущий папа, сбежав из дома, оказался в Одессе и поступил работать на щетинную фабрику. Будучи человеком активным, он, естественно, вступил на путь борьбы с царизмом, стал членом партии социал-демократов. Партия была нелегальной. Мама тоже была близка этому кругу, и вскоре они поженились, у них родилась моя старшая сестра Зина.

Они вместе писали, печатали и распространяли листовки среди рабочих и матросов, по заданию партии переехали в Балаклаву, где сняли квартирку, внешне изображая добропорядочную семью. В этой квартире в диване они хранили печатный станок и ночью печатали листовки. Однако полиция их выследила, папу арестовали и сослали в Туруханский край. Маму не тронули, и она с Зиной вернулась в Одессу.

Папа бежал из ссылки, но вскоре опять «засветился», его поймали и судили. И опять сослали за полярный круг. У меня до сих пор хранится кусок бересты, на котором наклеен скромный северный цветок и выцарапано: «Дорогой дочке Зиночке от папы. 130 верст за Полярным кругом». Позже, когда я познакомилась с папой, он с восторгом рассказывал об этом времени. В тех краях жили ссыльные, в основном революционно настроенные. Правительство платило им 25 рублей в год, что было немалой суммой в те времена. Они охотились, рыбачили. Вечерами, за самоваром — споры о политике, чтение газет и брошюр, доставлявшихся тайно приехавшими или женами. Жизнь в царской ссылке разительно отличалась от жизни в советских лагерях и ссылках. Там их не заставляли работать, и жили они со своими единомышленниками. Куда-то пропала фотография папы, где он в большой песцовой шапке, с усами, молодой, красивый, улыбающийся.

В Америке

В 1908–1912 годах в Америке собралась уже большая часть детей бабушки Фейге. Кроме семей Моти и Лизы приехала дочь Соня с мужем и детьми-близнецами. Муж ее был русский, бабушке это очень не нравилось. Соня с мужем поселились не в Нью-Йорке, а где-то в глубинке, где был русский поселок. Соня стала давать уроки музыки.

Несколько лет назад, когда я прочла романы Зингера «Эстейт» и «Манор» — историю одной еврейской семьи в польско-литовском еврейском местечке, — я невольно подумала о том, как точно описал автор судьбы детей правоверного еврея. Там только старшая дочь вышла замуж за хорошего молодого еврея из поселка, вторая, как и моя бабка, сбежала с поляком, третья примкнула к революционному движению, четвертая вышла замуж за русского! Почти точная история маминой семьи.

Характер моего отца, сочетавшего еврейскую и польскую кровь, был строптив и нетерпим. Это привело к ссорам не только с начальством, но и с другими ссыльными. Как будто бы в этом была замешана женщина. Когда я что-то пыталась позже узнать от папы, он упрекнул в неверности маму. Что в этом было правдой, не знаю. Вероятно, и то и другое. Двое молодых людей жили далеко друг от друга. Короче, в этот период наметился кризис. Американские братья и сестры послали шифскарту маме с Зиной. В это же время папа еще раз бежал из ссылки и по подложным документам выбрался сначала в Европу, а потом и в Америку. Там мама с папой вновь соединились. Это произошло в 1912 году на дальнем юге — в Гладстоне. Зину мама оставила у бабушки Фейге в Нью-Йорке. Она пошла в школу, училась хорошо и очень старательно. У моей мамы долго хранились прекрасно написанные на английском тетради с хорошими и отличными отметками. Папа работал грузчиком, потом рабочим на фабрике. Он быстро освоил язык. У мамы с английским было хуже. Им нравилось в Гладстоне. Жили они в бедном районе. У них не было расовых предрассудков, и они дружно жили с соседями. Родителям очень нравились песни и танцы негров. Жизнь там была дешевая, так что они, даже при своей беспечности, могли посылать деньги бабушке. Но все же, собрав какую-то сумму, они переехали в Нью-Йорк. Сперва поехала мама, она очень скучала по дочке и родным. Она поселилась вместе с Лизиной семьей, но, когда мама устроилась работать, они с Фейге и Зиной переехали в отдельную квартиру. Квартирка была маленькая и невероятно шумная и грязная — рядом проходила поднятая на три метра над землей «воздушная» железная дорога.