Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [96]

Но божество, радеющее Японии, кажется, было на стороне оппозиции. Страшною разразилось оно над нашими головами, как будто за дерзость настойчивого желания сблизиться с Японией. Оно как будто стерегло их застывшую и заснувшую жизнь. Едва мы сели на шлюпку, чтобы возвратиться на клипер, полился дождь, погода засвежела, и разведенное волнение вливало волну за волной в наш катер. Насилу добрались мы до клипера.

Барометр падал стремительно; дождь возвращался о каждым порывом ветра, который становился все сильнее и сильнее. Весь следующий день ураган свирепствовал в заливе; стоя на якоре, мы должны были закупорить люки, что случилось с нами в первый раз. На берегу было, между тем, довольно сильное землетрясение. На третий день стало немного стихать; небо очистилось, и, кажется, никогда еще воздух не был так прозрачен! За Эддо мы увидели в первый раз цепь гор и величественный Фудзи, с его вершиной, подобно усеченному конусу; он рисовался на горизонте, как нежное видение, — так легок и воздушен был тон красок.

Фузи-яма или Фузи-но-яма находится в провинции Сируга. По сказаниям японцев, он явился ночью в 285 г. до P. X., и в ту же ночь вблизи Миако провалилось большое пространство земли, образовав озеро Митзоо (большая вода). Этот вулкан, составляя пирамиду в 12,000 фут. высоты (высота равная почти Тенерифскому пику), большую часть года покрыт снегом. Извержение 799 г. по P. X. продолжалось 34 дня. Выброшенная зола покрывала огромные пространства и окрашивала воды красным цветом. Другие извержения были в 800 и 863 г. по P. X. Самое сильное было в 864 г., во время которого гора стояла как бы в пламенном кругу. Последнее было в 1707 году, после стольких лет покоя.

13 августа. Можно было ехать опять на берег, и, чтоб успеть больше увидеть, мы отпросились на два дня, предполагая на другой день ехать верхом. Точкой отправления тин избрали храм, где была наша главная квартира. Это было огромное здание с большим количеством комнат, с упраздненными нишами и с совершенным отсутствием алтаря. Когда я был в первый раз здесь, то видел небольшую часовню; теперь она была заперта. Перед храмом был небольшой двор, на который можно было попасть через широкие ворота, по каменной лестнице. Тяжелый навес, с деревянными резными украшениями, составлял род висячего портика; несколько ступеней, через широкую арку, вели в первую комнату, довольно большую и высокую: в глубине её была деревянная ниша с полками, на которых, вероятно, стояли прежде какие-нибудь религиозные принадлежности; пол был устлан, как всегда, циновками; двигающиеся, в рамах ширмы обклеены довольно красивыми обоями. Эта комната служила местом отдохновения для приезжающих с судов. Здесь, расположившись после обеда на циновках, мы вели разговоры, узнавали новости, толковали и спорили.

Кто-то назвал эту комнату «oeil de bœuf»; так это название за ней и осталось. Около неё находились помещения для служащих, a дальше для графа Муравьева. Вблизи был большой сад, a у храма — микроскопические садики с искусственными скалами, маленьким храмом и лужицей, превращенной в пруд, в котором плавали золотые рыбки.

Гуляя целый день по городу, мы положили себе изучать торговлю, то есть. начали заходить в лавки и магазины, в иные для того, чтобы что-нибудь купит, в другие, — чтобы поглядеть. Я уже говорил, что в Эддо прежде всего поражает страшное количество лавок; кажется, весь народ продает, и не можешь себе представить, где находятся покупатели, покамест не вспомнишь, что в самом Эддо больше миллиона жителей и что Эддо доставляет на всю Японию предметы потребления. Лавки с вещами роскоши встречаются редко; если они и есть, то обыкновенно помещаются в задних комнатах; на улицу же смотрят все вещи практические, нужные: обувь, шляпы, платье, циновки, обиходный фарфор, который однако, очень хорош, наконец, лавки с железными и медными вещами, с книгами и множеством картин. Книги, большею частью, иллюстрированные уличные романы, из которых многие с не совсем скромными и даже с очень нескромными картинками; последние так распространены по всей Японии, что мне нередко случалось видеть их в руках детей, совершенно понимающих то, что они видят: такие картины могли создать только развратные, не сдерживаемые никаким нравственным чувством японцы. Эти картинки не случайно попадаются детям; они находятся на детских игрушках, на летучих змеях; я видел уличного пряничника, который из сладкого и мягкого теста делал для детей, тут же расплачивавшихся с ним, такие изображения, которым было бы приличнее находиться разве в анатомическом театре!..

A японцы с виду так благонравны, водой не замутят: согласите это с их благонравием! При таком отсутствии нравственного элемента, когда не щадят невинных помыслов детства, загрязняя их развратными образами, нечего удивляться, что у японцев нет правды и душевной чистоты, что они все лжецы. Общая подозрительность, следствие системы управления, развила шпионство и вместе целую систему взаимного обмана, взаимного опасения и недоверия. Где же в этой тине искать благородных начал, веры в добро, самопожертвования для идей, чувства собственного достоинства, позыва к подвигу и всего того, что составляет тот ключ живой воды, без которого всякий народ не живет, a прозябает!