Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [118]

Если б я сопровождал Бугенвиля в его кругосветном плавании, то начал бы тогда свое письмо так:

«Случалось ли вам бывать в картинной галерее, полной произведениями великих мастеров, где вы не знаете, на чем остановиться, чему удивляться? Глаза ваши разбегаются, вы не можете сосредоточить внимания ни на божественном лице рафаэлевой Мадонны, или на выразительных глазах мурильевского мальчика, ли на прозрачном теле рубенсовой Сусанны, или на затишье леса Рейздаля; быстро отрываетесь вы от одного охватившего вас впечатления и поражены и восхищены новым! Скоро вы устаете, напрасно заставляете себя восхищаться и с ужасом чувствуете свое бессилие… бессилие нашей природы сразу вместить в себе наплывающее море восторгов и впечатлений…»

Смахнув платком с кружевных оборок попавший на них табак, я поправляю свой напудренный парик и продолжаю:

«Почти то же ощущали мы, попав на Таити, страну, действительно поражающую путешественника своею красотою. Некоторые из нас сразу потонули в вихре увлечения, как любители-дилетанты, пробегающие поверхностно картинную галерею, безусловно принимая всякое схваченное наслаждение. Другие приостановились и с недоверием смотрели на очаровательные бухты, окаймленные гирляндами пальм, на южное небо, смотрящееся звездами сквозь прорезь зелени; эти зрители, мало-помалу увлекаясь, покорялись общему впечатлению. Отчаянные пессимисты, не сдаваясь на словах и сами того не замечая, меняли свои привычки и вдруг, ни с того ни с сего, просиживали несколько часов сряду, ночью, под тенью пальм, не давая себе ни в чем отчета, не сознаваясь перед собою в сделанном отступлений от своих привычек. Таити подействовал на всех, как безусловно совершенная красавица. С восторгом припал к её ногам юноша, откровенно высказывая ей чувство, переполнившее его молодое сердце, чувство, вырывающееся то бурными потоками речи, то бессвязными словами, в которых слышалась откликнувшаяся на призыв красоты молодость; улыбнулся старик и безропотно преклонил свою седую голову; остановился равнодушный, всмотрелся и должен был сознаться, что перед ним что-то новое, что-то неиспытанное им до сих пор, и что он чувствует сам, как начинает мало-помалу сдаваться…»

Спутник Бугенвиля остался бы в своем безграничном восхищении; но плавателя XIX века ждала у будуара красавица, на острове Таити, французская колония, с солдатами, нарядившимися, по случаю прихода русской эскадры, в суконные сюртуки с бумажными эполетами, — с трехцветными флагами; колония с кабаками, с миссионерами, с хвастовством, водевильным разговором, торгашеством, нечистоплотностью, с рожками, играющими зорю, с барабанам и грубым непониманием своего дела! Как ни усиливались близ растущие деревья скрыть своими ветвями и широкими листьями болезненные наросты этого отребья цивилизации, эти домики, похожие на сундуки, с претензиями на какую-то дюжинную архитектуру, — колония смотрела пятном, дерзко нарушающим общую великую гармонию, грязным пятном на безукоризненно-чистой одежде невесты.

Во весь переход наш от Сандвичевых островов до Таити не было ни одного свежего ветра, ни одного сильного шквала, который бы нарушил каким-нибудь неприятным сюрпризом, как например сломанною стенной или разорванным парусом, спокойствие нашего плавания. Экватор, который мы пересекали уже в третий раз, не дал нам ни минуты штиля, и SO пассат, как будто из учтивости, все жался к O, чтоб быть для нас как можно благоприятнее, как можно попутнее. Вечером увидали берег, почти весь закрытый облаками; к утру облака разрешились дождем и выказали сначала возвышенные части острова. Но вот общая масса облаков как будто раздвоилась, и из образовавшейся расселины показалась диадема, — скала, причудливою формою своею напоминающая корону с острыми зубцами наверху. По берегу, у моря, показались зеленые рощи; мысами выходили они вперед, перегоняли друг друга и отступали, сжавшись и столпившись вокруг небольших заливов и бухт. Мириады мадрепор окружили непроницаемою стеной Таити, останавливая своими коралловыми жилищами напирающее море, как бы не давая ему испортить своими неласковыми волнами великолепного пояса из пальм, обносящего остров. А волны бурлят и пенятся, и разбиваются брызгающими и ломающимися бурунами. У ног красавицы, защищаемой каменною оградой, за грядами рифов, море спокойно и тихо; как зеркало, отражает оно в себе чудный образ, со всеми подробностями его красоты и прелести.

Между белеющими бурунами показалась лодка, с парусом, — то был лоцман. Скоро он вскарабкался к нам на клипер и уселся на бушприт, указывая рукою, куда править рулем и как пройти между подводных скал и рифов. Вот буруны, белевшие спереди, ревут с обеих сторон судна; одно неверное движение, и мы останемся здесь на всегда; но лоцман не первое судно ведет между этою Сциллой и Харибдой. Вот и рейд; небольшой островок, покрытый пальмами, сторожит его с моря; кругом залива обвилась канва из пальм, домиков, хлебных дерев, хижин, цветов и пестрых платьев каначек, мелькающих между зеленью и гуляющих по набережной. Над каймой поднимаются холмы, блистающие яркою зеленью; за ними темнеют ущелья, но убравшие их рощи и кусты отнимают у них мрачный и строгий вод; все здесь радостно, светло, весело!