Очерки об историописании в классической Греции - [13]
Распространение вышеописанной категории на процессы исторического сознания влечет за собой важные следствия и делает более ясными многие нюансы, которые отмечались, естественно, и ранее, но не находили однозначной и исчерпывающей интерпретации. Так, исключительное значение имеет то обстоятельство, что для античных греков прошлое еще не осознавалось как некая «отдельная» реальность, принципиально отделенная от настоящего. Прошлое продолжало жить в настоящем[83], воспринималось «сквозь призму настоящего», точнее, настоящее виделось как часть прошлого[84]. Подобный подход, в рамках которого прошлое меняется вместе с настоящим, постоянно конструируется, в современной историографии иногда называют «презентизмом»[85]. Применительно к античности, как нам представляется, может быть, несколько более терминологически точным было бы говорить о «принципе актуализма».
Уместно рассмотреть этот актуализм древнегреческого исторического сознания прежде всего на примере той довольно специфичной формы этого сознания, которое проявилось у драматургов классической эпохи. Такая постановка вопроса — изучать историческое сознание на материале произведений не собственно историков, а авторов иных жанров — может показаться парадоксальной, и необходимо сказать несколько слов для ее обоснования.
Клио на подмостках: классическая греческая драма и историческое сознание. Классическая эпоха древнегреческой истории, и в частности ее первая половина (V в. до н. э.), во многом прошла, если можно так выразиться, «под знаком театра». Во всяком случае, это в полной мере относится к Афинам, где, собственно, зародилось и сделало свои первые шаги само театральное искусство. И не случайно праздник Великих Дионисий, на котором происходили драматические представления, как магнитом притягивал в афинский полис множество гостей-зрителей из самых разных частей греческого мира[86]. V в. до н. э. — это время Эсхила и Софокла, Еврипида и Аристофана; вряд ли их имена нуждаются в каких-либо комментариях.
С другой стороны, та же историческая эпоха была временем, когда создавались первые грандиозные и сразу же ставшие парадигматичными (отнюдь не только для античной цивилизации) исторические труды. И опять же в данной связи приходится говорить прежде всего об Афинах. «Отец истории» Геродот, хотя и происходил из малоазийского Галикарнасса, в период своей наиболее активной деятельности прочно связал свою судьбу с судьбой Афин[87]. У нас есть основания предполагать, что и его многочисленные путешествия, в ходе которых он собирал материал для своего труда, или, по крайней мере, некоторые из них следует трактовать в контексте афинской политики. Весьма вероятно, в частности, что в Скифии Геродот побывал в какой-то связи с черноморской экспедицией Перикла[88]. И уже совсем никакому сомнению не подлежит тот факт, что историк по инициативе того же Перикла переселился в панэллинскую колонию Фурии в Италии, основанную под эгидой Афин.
Что же касается младшего современника Геродота — Фукидида, чья «История» так и осталась высшим, никогда и никем не превзойденным шедевром древнегреческой историографии, «достоянием на все времена», по выражению самого автора, — то он был, как известно, уроженцем Афин, афинским политическим деятелем и полководцем, занявшимся историческими изысканиями после того, как вынужденно прервалась его публичная карьера. Во многом те же слова могут быть отнесены и к продолжателю Фукидида, еще одному историку-афинянину — Ксенофонту.
Итак, первые великие драматурги и первые великие представители исторической мысли действовали в одной и той социокультурной среде, буквально бок о бок друг с другом. То, что их жизненные пути пересекались, само собой разумеется: иначе и не могло быть в условиях «face-to-face society» (модный ныне, но, к сожалению, неудобопереводимый термин), каким в целом ряде отношений был античный греческий полис[89]. Достоверно известно, например, что Софокл и Геродот были дружны[90]. Фукидид, несомненно, лично (и неоднократно) видел в афинском театре Диониса постановки трагедий того же Софокла и Еврипида. И трагедии в немалой мере повлияли на сам стиль изложения у этого историка, на структуру его труда[91] — образчика не только научной, но и «трагической» историографии. В частности, насколько можно судить, обилие речей действующих лиц в «Истории» Фукидида — феномен, опирающийся не только на риторическую практику V в. до н. э. (на что обычно обращается внимание, хотя, может быть, и не следовало бы переоценивать степень развития риторики на этом этапе), но и на черты драматического искусства
