Очерки о проклятых науках. У порога тайны - [158]
Не следует полагать, что Спиритизм — это новейшее изобретение. Лемурические формы, которым во все времена, по-видимому, нравилось выдавать себя за души умерших, обманывали людей задолго до того, как Стучащие духи, «эмигрировав» из Нового Света, заполонили Старый своим шумным присутствием; и задолго до того, как Аллан Кардек сформулировал свое спиритическое «Евангелие», а барон Гульденштуббе добился феноменов непосредственного письма, которыми он так возгордился.
Вызывание любимых мертвецов и окружающих гениев Космоса было обычаем, знакомым всем античным народам: и даже способ общения, ставший обязательным — вращающиеся и говорящие столы — был введен в употребление в самые отдаленные времена. Весь Восток прибегал к нему за много столетий до нашей эры, и, если не выходить на пределы классической области греко-латинской эрудиции, Тертуллиан заверяет нас, что во времена Империи не было ничего более обыденного, чем гадательные столы — mensae divinatoriae — отвечавшие тому, кто обращался к ним, при помощи системы стуков. Тот же автор сообщает также о прорицающих козах — capellas divinatorias, — которые своими раздвоенными копытами отбивали ответ посредством перкуссионного алфавита, также заранее известного.
У Аммиана Марцеллина можно также прочитать, каким жестокостям подвергало любителей такого рода оракулов усердие первых императоров, обращенных в Христианство.
Когда в 1852 году в Европу проник американский метод спиритического общения вместе с полным набором вращающихся столов, говорящих столиков и стучащих оракулов (knockings, rappings), это произвело фурор, вызвало исступленный восторг… Поначалу столы скрипели, подскакивали и «вальсировали» при наложении рук, затем — без всякого соприкосновения. Впоследствии в соревнование вступили шляпы, стулья и круглые столики на одной ножке.
Но пляска мебели вскоре показалась банальной; чудесное нарастало crescendo[507]: карандаши писали сами по себе; появились, в свою очередь, светящиеся руки, подобные деснице ангела на пиру Валтасара; их видели, к ним прикасались, их ощупывали… Наконец, Незримое, познакомившись ближе с хозяевами материального мира, проявляло себя, уплотнялось и материализовалось: фантомы являлись в четких, живых формах.
Что же было необходимо и что, в конечном счете, по-прежнему необходимо сегодня, для того чтобы увидеть, как совершаются все эти чудеса? Требуется только одно условие, всегда и повсюду неизменное: присутствие посредника, или медиума.
Если бы мы нас спросили, что же, в сущности, представляет собой медиум, то мы описали бы его как мужчину (или женщину), больного витальным «недержанием», который истощает себя, питая своей флюидической субстанцией (слишком экспансивной и склонной к заимствованиям) целую толпу паразитирующих ларв, кишащих и размножающихся в его астральной атмосфере, в его оккультном нимбе.
Если же это определение показалось бы публике «темным», то мы попросили бы ее терпеливо дождаться выхода в свет нашего второго септенера, где будут даны последние уточнения[508].
Любые эзотерические комментарии были бы здесь неуместны и, что еще хуже, преждевременны. Но мы испытываем сильную склонность «расцветить» эту первую книгу, носящую чисто документальный характер, пояснительными замечаниями, или вставками.
Таким образом, sine qua поп[509] условие чудес, в которых спириты хотят видеть непосредственное воздействие бесплотных душ, — это совершенно пассивное посредничество хорошего медиума. Вокруг него бушуют вихри феноменов, очень похожих на сидевильские, описанные выше[510].
Мнимые Духи общаются с помощью стуков? Но этот алфавит поразительно напоминает тот, который придумал г-н де Мирвиль в доме священника.
Они проявляются в форме привидений? Но эта форма полностью сходна с фантомом, который, следуя по пятам за младшим семинаристом, постоянно находился позади него.
Со стороны зрителей, всё происходит точно так же, как в Сидевиле: одни из них, подобно мальчику, видят человеческую форму; другие, подобно церковным служителям, различают только движущийся столб пара; и третьи, наконец, вообще ничего не воспринимают, как это случилось с некоторыми свидетелями, съехавшимися со всех окрестностей.
Аналогии этим не ограничиваются. Тяжелые предметы перемещаются, взлетают, разгуливают по комнате и возвращаются в исходную точку; или, поднявшись на несколько футов над землей, бесшумно опускаются вниз.
Туманные формы обрисовываются и сгущаются; появляются руки… (Как не вспомнить здесь руку, давшую бедному мальчугану увесистую затрещину?)
Чаще всего светящиеся или телесного цвета, эти руки выступают из движущейся мглы. Их резко очерченные контуры становятся неясными в районе запястья: там линия начинает колебаться, трепещет в виде ореола и, в конце концов, теряется в результате неуловимых переходов в расплывчатом водовороте предплечья.
Эти руки осязаемы; те, кто прикасался к ним, охотно сравнивают их с кожаными перчатками, наполненными теплым воздухом[511], в них не чувствуется костей, и если мы, схватив их, захотим силой удержать или насильно потянуть их к себе, для того чтобы увидеть руку, с которой соединена эта кисть, то всё превратится в смутный набросок: скопление загадочной, рыхлой субстанции, тающей между пальцами…
