Очерки о проклятых науках. У порога тайны - [128]
(Prognosticatio eximii doctoris Paracelci, s. l., 1536, in-4, fig. 11).
На двух колоннах неравной высоты возвышаются Символы двух Властей — папской и королевской. Над третьей колонной (которая ниже остальных) выступает рука, вооруженная косой, которая угрожает этим двум Властям.
Как не признать в ней слепую и безличную Силу народа, обрушивающуюся на Корону и на тиару?
Мне совершенно безразлично, к какому именно папе подобный комментатор мог применить этот пророческий рисунок. Для меня этот и без того ясный иероглифу носящий эпиграф: Повсюду распространятся лишь Смута и Заблуждение, в Развращении, выражает то положение вещей, которое достигло своего апогея в 1793–1794 годах, в эпоху Террора.
Эту медаль можно увидеть в Национальной библиотеке, где она хранится.
А вот, со слов Каде де Гасикура, перевод зашифрованного масонского уведомления, которое распространялось стараниями Калиостро во Франции, равно как и в Англии: «Всем истинным масонам, во имя Иеговы! Настало время, когда должно начать строительство нового Иерусалимского храма. Этим извещением мы призываем всех истинных масонов в Лондоне собраться во имя Иеговы, единственного, в ком есть божественная троица, встретиться завтра вечером, 3 числа сего месяца 1786 года, в 9 часу, в таверне «Рейли», great queen street (на улице Великой королевы), дабы составить план и заложить краеугольный камень истинного храма в видимом мире…
КАЛИОСТРО»[444].
Я полагаю, для тех, кто знаком с масонскими символами храма Соломона, смерти Адон-Хирама и его грядущего воскресения, это уведомление понятно.
Но довольно о Калиостро и путешествующих адептах: рассказы и комментарии, которых потребовала бы их история, заполнили бы половину этого произведения…
Но если я вдаюсь во все эти подробности в главе, которая должна, по-видимому, касаться колдовских процессов, то лишь потому, что, умножая число документов, я стремлюсь наглядно показать титаническую борьбу между адептами двух различных посвящений; борьбу, таинственные приготовления которой были символизированы и неизбежный исход которой был предсказан Сен-Мартеном, по всем правилам самого изысканного эзотерического искусства, в эпико-магической поэме в ста двух песнях: «Крокодил, или Война Добра и Зла, происходившая в правление Людовика XV; посмертное творение любителя сокрытых вещей»[445].
Эта чудовищная война — в реальности которой я ручаюсь, не обещая раскрыть ее историю, по крайней мере, здесь, — относится, по различным причинам, к теме главы, озаглавленной «Человеческое правосудие»; и лишь поверхностные читатели могли бы увидеть в ней бесплодное и неоправданное отступление: живой символ наших человеческих требований, Французская революция, вдвойне справедливая и законная в своей основе, оказалась вдвойне несправедливой в своем применении; и именно этим человеческое правосудие отличается от правосудия Божьего.
Творить Зло, исходя из справедливого закона— более оскорбительно для праведной совести, нежели творить Зло на основании принципа беззакония.
Всякое дерево приносит плод по роду своему; худое дерево приносит худой плод, это в порядке вещей: настанет день, когда худое дерево будет выкорчевано, распилено и брошено в огонь. Но доброе дерево может приносить худые плоды, лишь когда оно вырождается и портится; и зрелище подобного повреждения всегда бывает горестным; оно может совершаться только в «лаборатории» Скатаны и по закону Бичера, то есть неустранимого антагонизма.
Мы уже видели, и мы еще в этом удостоверимся, что режим Террора был плодом нечистого Бинера.
Поистине загадочное и ошеломляющее, это длительное исступление самого благородного и самого цивилизованного из народов, сбивало с толку проницательность всех историков. Кто не потерялся бы в бессильных догадках при виде этих периодических разливов национальной крови, куда Франция, превращаясь в вакханку, с наслаждением погружается с этими исступленными и в то же время величественными возгласами, которые словно бы несут на себе отпечаток лихорадочной восторженности, исполненной бешеной радости и отчаяния?
Для того чтобы пролить внезапный свет на эту странную эпоху, столь богатую катаклизмами, достаточно будет нескольких строк аббата Констана (Элифаса Леви): «Мы помним о странной речи, с которой обратился к самому Казотту, осуждая его на смерть, председатель революционного Трибунала, его собрат и товарищ по посвящению. Страшная разгадка 93-го года по-прежнему сокрыта в самом темном святилище тайных обществ: адептам доброй воли, желавшим освободить народы[446], другие адепты из противоположной секты, связанной с более древними традициями, оказали страшное сопротивление с помощью средств, аналогичных средствам их противников; они сделали невозможным практическое применение великого аркана, разоблачив теорию. Толпа ничего не поняла; но она не доверяла никому и в унынии пала в пропасть еще большую, чем высота, на которую ее желали поднять. Великий аркан остался еще более неизвестным, чем когда бы то ни было; однако адепты, нейтрализовав друг друга, не могли проявить силу ни для того, чтобы подчинить себе других, ни для того, чтобы освободиться самим: поэтому они взаимно осуждали друг друга как изменников и обрекали друг друга на изгнание, самоубийство, кинжал и эшафот»
