Очерки модального синтаксиса - [30]
«Мы стояли в местечке ***. жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего».
Возникает вопрос: кто это мы, которым открывается повесть? Кто Я, от лица которого ведется далее рассказ? В художественной литературе Я – субъект речи, говорящий, рассказывающий – и автор не совпадают. Речь от 1-го лица, как правило, имеет характер стилизации. Автор может отождествлять себя с каким-либо персонажем и вести повествование от его имени, что делает рассказ более правдоподобным, красочным, глубоким. Рассказчик, по словам академика В.В. Виноградова, речевое порождение автора, и образ рассказчика, который выдает себя за автора, – это форма литературного артистизма писателя. Как актер творит сценический образ, так писатель создает образ рассказчика. В результате в произведении перекрещиваются несколько речевых слоев: образ автора, образ рассказчика, речевые образы персонажей. Они сложно и разнообразно взаимодействуют, создавая богатую в стилистическом отношении, полифоническую канву.
Выбор формы речи от 1-го лица, когда автор «передоверяет» повествование рассказчику, позволяет дополнительно, изнутри охарактеризовать героя-рассказчика, передать его непосредственный взгляд на окружающее, его эмоции, оценки, интонации. Такая форма изложения может придавать рассказу искренность, исповедальность – прием, которым часто пользовался Ф.М. Достоевский. Вот пример из романа «Подросток» (свидание героя романа Аркадия с Ахмаковой):
«Я здесь до вашего приезда глядел целый месяц на ваш портрет у вашего отца в кабинете и ничего не угадал. Выражение вашего лица есть детская шаловливость и бесконечное простодушие – вот! Я ужасно дивился на это все время, как к вам ходил. О, и вы умеете смотреть гордо и раздавливать взглядом: я помню, как вы посмотрели на меня у вашего отца, когда приехали из Москвы... Я вас тогда видел, а, между прочим, спроси меня тогда, как я вышел: какая вы? – и я бы не сказал. Даже росту вашего бы не сказал. Я как увидел вас, так и ослеп. Ваш портрет совсем на вас не похож: у вас глаза не темные, а светлые, и только от длинных ресниц кажутся темными. Вы полны, вы среднего роста, но у вас плотная полнота, легкая, полнота здоровой деревенской молодки. Да и лицо у вас совсем деревенское, лицо деревенской красавицы, – не обижайтесь, ведь это хорошо, это лучше – круглое, румяное, ясное, смелое, смеющееся и... застенчивое лицо! Право, застенчивое! Застенчивое у Катерины Николаевны Ахмаковой! Застенчивое и целомудренное, клянусь! Больше, чем целомудренное – детское! – вот ваше лицо! Я все время был поражен и все время спрашивал себя: та ли это женщина?»
Форма исповеди очень характерна для метода Достоевского. Она позволяет раскрыть внутренний мир героя через него самого непосредственно, а не через авторские характеристики. Герой сам объясняет, раскрывает свои душевные переживания, и при этом читатель ощущает индивидуальную интонацию героя.
Для Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, как и для большинства писателей-реалистов середины и второй половины ХIХ века, как полагает исследователь стиля Достоевского Н.М. чирков, характерна форма рассказа, а следовательно, и психологического изображения от имени автора. Герой берется в 3-м лице, Достоевский же прибегает к приему введения рассказчика в повествование. И каждый новый рассказчик – новая точка зрения, новое истолкование душевного мира других персонажей, стоящих вне рассказа.
Итак, в художественной литературе I тип речи употребляется относительно: я субъекта речи, повествования не совпадает с производителем речи. При этом в зависимости от рода художественной литературы, от жанра меняется функция I типа речи. Так, очень своеобразно использование его в лирике, здесь тоже нет совпадения я субъекта речи и автора. Но это я лирической поэзии весьма специфично.
Т.И. Сильман в интересной книге «Заметки о лирике» пишет: «В центре лирического стихотворения стоит лирический герой («лирическое Я»), который чаще всего именует себя с помощью местоимения первого лица, обращаясь либо к другому я (лирическое Т ы или Вы), либо рисуя свое отношение к миру, ко вселенной, к общественной жизни и т.п.». Роль местоимения в лирическом стихотворении очень существенна, оно выступает как необходимый и универсальный его элемент, оно является средством сохранения безымянности лирического субъекта и обобщенного изображения героя лирического стихотворения. Так достигается отрыв лирического героя от личности поэта, вообще от конкретных имен и персонажей. Как замечает Т.И. Сильман, в стихах редко встречается точное имя возлюбленной поэта, хотя в посвящениях – сколько угодно. что касается таких имен, как Беатриче, Лаура, Лейла и т.д., то это имена отчасти условные и, во всяком случае, вымышленные.
Обновленное и дополненное издание бестселлера, написанного авторитетным профессором Мичиганского университета, – живое и увлекательное введение в мир литературы с его символикой, темами и контекстами – дает ключ к более глубокому пониманию художественных произведений и позволяет сделать повседневное чтение более полезным и приятным. «Одно из центральных положений моей книги состоит в том, что существует некая всеобщая система образности, что сила образов и символов заключается в повторениях и переосмыслениях.
Монография, посвященная специфическому и малоизученному пласту американской неформальной лексики, – сленгу военнослужащих армии США. Написанная простым и понятным языком, работа может быть интересна не только лингвистам и военным, но и простым читателям.
Ноам Хомский, по мнению газеты Нью-Йорк Таймс, самый значимый интеллектуал из ныне живущих. В России он тоже популярный автор, один из властителей дум. Боб Блэк в этой книге рассматривает Хомского как лингвиста, который многим представляется светилом, и как общественного деятеля, которого многие считают анархистом. Пришла пора разобраться в научной работе и идеях Хомского, если мы хотим считаться его единомышленниками. И нужно быть готовыми ко всесторонней оценке его наследия – без церемоний.
Институт литературы в России начал складываться в царствование Елизаветы Петровны (1741–1761). Его становление было тесно связано с практиками придворного патронажа – расцвет словесности считался важным признаком процветающего монархического государства. Развивая работы литературоведов, изучавших связи русской словесности XVIII века и государственности, К. Осповат ставит теоретический вопрос о взаимодействии между поэтикой и политикой, между литературной формой, писательской деятельностью и абсолютистской моделью общества.
«Как начинался язык» предлагает читателю оригинальную, развернутую историю языка как человеческого изобретения — от возникновения нашего вида до появления более 7000 современных языков. Автор оспаривает популярную теорию Ноама Хомского о врожденном языковом инстинкте у представителей нашего вида. По мнению Эверетта, исторически речь развивалась постепенно в процессе коммуникации. Книга рассказывает о языке с позиции междисциплинарного подхода, с одной стороны, уделяя большое внимание взаимовлиянию языка и культуры, а с другой — особенностям мозга, позволившим человеку заговорить. Хотя охотники за окаменелостями и лингвисты приблизили нас к пониманию, как появился язык, открытия Эверетта перевернули современный лингвистический мир, прогремев далеко за пределами академических кругов.
В 1856 году известный археолог и историк Алексей Сергеевич Уваров обратился к членам Академии наук с необычным предложением: он хотел почтить память своего недавно скончавшегося отца, бывшего министра народного просвещения С. С. Уварова, учредив специальную премию, которая должна была ежегодно вручаться от имени Академии за лучшую пьесу и за лучшее исследование по истории. Немалые средства, полагавшиеся победителям, Уваров обещал выделять сам. Академики с благодарностью приняли предложение мецената и учредили первую в России литературную премию.