Очерки Лондона - [15]

Для примѣра возьмите настоящую лондонскую карету — огромную, полновѣсную, стараго фасона карету — и осмѣльтесь сказать, что вы когда нибудь и гдѣ нибудь кромѣ Лондона видали подобный экипажъ. Не такъ давно и съ чувствомъ глубокаго сожалѣнія, мы замѣтили на нѣкоторыхъ биржахъ новомодныя кареты и коляски ярко-зеленаго или жолтаго цвѣта, съ колесами точно такого же цвѣта, между тѣмъ какъ каждому, кто только изучалъ этотъ предметъ, извѣстно, что въ наемныхъ каретахъ одно колесо непремѣнно должно отличаться отъ другого и краской и величиной. По неволѣ скажемъ, что это все нововведенія, улучшенія, или, вѣрнѣе, несомнѣнные признаки непостоянства вкуса и пренебреженія въ обычаямъ, освященнымъ давностію времени. Ну, согласитесь сами, къ чему наемныя кареты должны быть чисты? Наши предки находили, что онѣ очень хороши и въ грязномъ видѣ; въ этомъ самомъ видѣ онѣ дошли и до насъ. Къ чему мы, подъ вліяніемъ лихорадочнаго нетерпѣнія «прокатиться», станемъ желать быстрой ѣзды, въ то время, какъ наши предки оставались какъ нельзя болѣе довольны самой ровненькой рысцей? Не правда ли, что наши замѣчанія весьма справедливы?… Зачѣмъ же допустили кэбамъ и омнибусамъ наводнить нашу столицу? зачѣмъ позволяютъ людямъ весьма быстро проѣхать милю за восемь пенсовъ, въ то время, какъ слѣдуетъ проѣхать ту же самую милю за шиллингъ и притомъ весьма тихо? Мы затрудняемся сдѣлать отвѣтъ на эти вопросы и, не надѣясь даже придумать его въ скоромъ времени, переходимъ къ описанію нашего предмета.

Надобно замѣтить, что наше знакомство съ биржами наемныхъ каретъ продолжается съ давняго времени. Мы можемъ похвастаться этимъ знакомствомъ, потому что оно обратило насъ въ подвижную таксу на экипажи. Мы знакомы на взглядъ со всѣми лодочниками на три мили отъ Ковентъ-Гарденскаго рынка и готовы утвердительно сказать, что на томъ же самомъ пространствѣ насъ знали бы на взглядъ всѣ наемныя лошади, еслибъ большая часть изъ нихъ не поражена была слѣпотою. Мы принимаемъ самое живое участіи въ наемныхъ каретахъ, не никогда не рѣшимся править лошадьми, въ томъ убѣжденіи, что при первой нашей попыткѣ мы непремѣнно будемъ опрокинуты. Мы большіе охотники до лошадей, но никогда не ѣздимъ верхомъ. Предоставляя это средство быстро носиться по земной поверхности тѣмъ, кому оно нравится, мы смирно обращаемся къ биржамъ и начинаемъ дѣлать свои наблюденія.

Вотъ, напримѣръ, подъ самымъ нашимъ окномъ, у котораго мы пишемъ, стоитъ биржа наемныхъ каретъ. На ней теперь только одна грязно-желтоватая карета, но зато какая огромная, какая тяжелая, какая безобразная! Дверцы съ крошечными стеклами, но съ большими рамами, украшены полинялымъ гербомъ; оси окрашены красной краской, а большая часть колесъ — зеленой. Козла по бокамъ покрыты сукномъ изъ старыхъ кафтановъ, изъ чрезвычайнаго множества фуражекъ и другихъ принадлежностей мужского наряда. Изъ подъ подушки, обтянутой засаленной парусиной, торчатъ соломенки и какъ будто соперничаютъ съ сѣномъ, которое высовывается изъ щелей ящика подъ козлами. Лошади, съ понуренными головами, съ выщипанными гривами и хвостами, стоятъ на мокрой соломѣ и время отъ времени дрожатъ и брянчатъ сбруей. Иногда одни изъ нихъ поднимаетъ свою морду на ухо своей подруги и какъ будто шепчетъ, что готова всякую минуту терзать своего хозяина. Извощикъ удалился въ водокачальную будку, содержатель которой отогрѣваетъ себѣ ноги, выплясывая передъ помпой національный танецъ.

Но вдругъ служанка сосѣдняго дома отворяетъ дверь, и изъ ней бросаются четверо маленькихъ дѣтей, которыя хоромъ кричатъ: "карету!" Танцоръ-водопойщикъ бросается къ биржѣ, хватаетъ уздечки и тащитъ лошадей и карету къ сосѣднему дому и вмѣстѣ съ тѣмъ самымъ громкимъ голосомъ прикываетъ извощика. Дверь водокачальной будки распахнулась, и извощикъ, въ деревянныхъ башмакахъ, бросается къ своей возницѣ. Отголосокъ отъ стука деревянныхъ башмаковъ замолкнетъ, но зато начинаются страшная борьба и шумъ около кареты, когда извощикъ и водовозъ, общими силами и къ безпредѣльному восторгу маленькихъ дѣтей, стараются поставить карету такимъ образомъ, чтобы дверцы ей пришлись аккуратно противъ уличныхъ дверей сосѣдняго дома. О, какое всеобщее волненіе происходитъ въ этомъ домѣ! Старушка лэди, бабушка семейства, отгостила опредѣленный срокъ и теперь возвращается домой, куда-то далеко въ провинцію. Изъ дверей выносятъ коробку за коробкой, чемоданъ за чемоданомъ, и вскорѣ одна половина кареты набивается биткомъ. Дѣти суетятся, вмѣшиваются въ общую суматоху, и вотъ одинъ изъ нихъ, самый маленькій, хватаетъ зонтикъ, бросается на улицу, падаетъ на лѣстницѣ, и его, разбитаго и вопіющаго, уносятъ домой. Но вотъ семейство исчезаетъ съ улицы; наступаетъ пауза, въ теченіе которой, вѣроятно, бабушка прощается съ внучатами. Наконецъ и она появляется на улицѣ, сопровождаемая замужней дочерью съ семействомъ и двумя служанками, которыя, при помощи извощика и водовоза, усаживаютъ старушку въ загруженную карету. Замужняя дочь подаетъ салопъ и маленькую корзиночку, въ которой навѣрное помѣщены маленькая фляжка съ желудочными каплями и сверточекъ сандвичей. Ступеньки кареты поднимаются, дверца хлопаетъ. "Къ Золотому Кресту въ контору дилижансовъ" — прокричалъ водовозъ, "прощайте, бабушка!" — провизжали дѣти, и карета съ звонкимъ дребезгомъ покатилась по улицѣ самой скромной рысью. Мама и дѣти удаляются въ покои; одинъ только шалунъ опрометью бросается на улицу и заставляетъ преслѣдовать себя молоденькую горничную, которая не безъ удовольствія пользуется этимъ случаемъ и обнаруживаетъ всю свою ловкость и граціозность. Возвратясь съ бѣглецомъ къ крыльцу, она бросаетъ черезъ дорогу выразительный взглядъ (не знаемъ только, на кого — на насъ или молодого лавочника), запираетъ дверь, и биржа передъ нашимъ окномъ совершенно опустѣла.