Очерки литературной жизни - [7]

– - Жена говорит, что лунатик,-- отвечал он.

– - Точно, я так сказал,-- подтвердил Сбитеньщиков.-- Как ты, братец, всё помнишь!

– - Всё, кроме ролей,-- сказал Зубков и наградил себя смехом.

– - Смотри, брат,-- вскричал актер.-- Я, брат, за такие шутки… Вишь, рожа!..-- И, мазнув рукою Зубкова по лицу, он продолжал:-- Смекнувши, в чем дело, я побежал в сени, заглянул туда, сюда… и что же бы вы думали? Нашел узелок с моими вещами, да ведь где? Ха! ха! ха!..

Актер нагнулся и означил шепотом место ночлега своих вещей…

Поднялся страшный хохот. Всех громче хохотал сам герой анекдота, Павел Петрович Сбитеньщиков, и хохот его походил на глухие звуки, издаваемые рассохшеюся бочкою, когда ее катят.

– - Хороший анекдот,-- заметил Зубков,-- только я знаю лучше…

– - Ну уж, пожалуйста…

"Помещу в водевиль! -- подумал водевилист-драматург.-- Ух! Как долго не дают водки!"

Тайная мысль драматурга была справедлива: уж, действительно, давно было время пить водку.

Ударило двенадцать. Адмиральский час! Завтрак был уже готов, и закуски стояли на столе в другой комнате, но Хлыстов не решался еще подать сигнал к наступательным действиям. Была на то особенная причина…

Тот, кого все ждали с особенным нетерпением, кому назначено было первое место на пирушке Хлыстова, для кого она собственно и приготовлялась, еще но являлся…

Когда ударило двенадцать часов, большая часть гостей переглянулась, и долговязый поэт сказал:

– - Видимо, не будет!

– - Да,-- подхватили со вздохом некоторые,-- должно быть, задержали корректуры.

– - Будет,-- сказал фельетонист.-- Я видел его вчера в театре, и он сказал: "Буду непременно".

– - Мне хотелось,-- заметил драматург,-- рассказать ему сюжет водевиля, который я начал писать, попросить совета; человек умный, опытный, остроумный…

– - Я хотел,-- сказал актер,-- приступить к нему с просьбою, не напишет ли мне для бенефиса пьесу. Дома его так трудно застать. Он всегда так занят!.. Да притом оно как-то и лучше за бокалом шампанского. Тут человек бывает добрее; особенно если вина вдоволь… Мне бы только под веселый час слово дал, а уж там он у меня напишет: он не такой человек, чтоб захотел изменить честному слову…

– - Надежда опять меня обманула,-- сказал своим однозвучным басом Сбитеньщиков.-- Я опять не буду иметь счастия познакомиться с почтеннейшим Дмитрием Петровичем!

Почти те же самые слова были произнесены вполголоса молодым человеком, недавно приехавшим из провинции, но довольно было подслушать, как они были произнесены, чтоб понять, как глубоко было уважение, каким пользовался ожидаемый "субъект" в обществе, собравшемся у Хлыстова.

– - А что, господа, ведь, говоря откровенно, если есть у нас теперь во всем Петербурге даровитый писатель, так это Дмитрий Петрович,-- сказал драматург-водевилист.

– - Совершенно справедливо,-- отвечал длинный поэт. Белокурый фельетонист нахмурился.

Хлыстов хотел что-то сказать, но, вспомнив про свою доморощенную новую поэму, прикусил губу и посмотрел с испугом на драматурга-водевилиста. Надобно заметить, что драматург-водевилист был в некотором роде "органом" Дмитрия Петровича и исправлял при нем должность, за которую в школе некоторых мальчишек товарищи зовут фискалами. Он решительно был убежден, что гениальнее Дмитрия Петровича не было человека и никогда не будет, и считал для себя счастием даже дышать одним с ним воздухом.

В то самое время как, в ожидании сигнала к приступу, отчаяние начало овладевать голодными гостями, колокольчик звонке" залился…

– - Он! он!-- вскричал драматург-водевилист.-- Я узнаю его по звону колокольчика: никто так не может звонить!

– - У него всё оригинально,-- заметил поэт и опрометью бросился в прихожую.

Мы все последовали туда же, но уже было поздно: дверь в гостиную отворилась, и Дмитрий Петрович, в темно-оливковом фраке, с золотыми пуговицами, в голубом галстуке и цветном бархатном жилете, диагонально пересекаемом часовою цепочкою, явился перед собранием "тли". Посыпались поклоны, рекомендации, комплименты.

– - Извините, милейший мой,-- сказал издатель, обращаясь к хозяину с тою очаровательною любезностью, которая составляла отличительную черту его характера,-- я немножко вас задержал! Что делать? Журналист не всегда может располагать собою по произволу, для него часто на белом свете черные дни…

Все захохотали, кроме фельетониста и лунатика, мирно спавшего в углу у окна.

"Помещу в водевиль!" -- подумал водевилист-драматург.

– - Если б я, господа,-- продолжал Дмитрий Петрович, пристукивая миниатюрной ножкой, вооруженною каблуком изумительной вышины,-- если б я, господа, поспешил в ваше приятное общество…

Некоторые сочли нужным поклониться.

– - То заставил бы ожидать целые тысячи подписчиков…

"У тебя их и всего-то триста осемьдесят один, и с гратисами",-- сказал фельетонист про себя.

– - Что,-- продолжал издатель,-- согласитесь, было бы гораздо хуже. Как человек публичный, как журналист, я обязан пещись о исполнении моих обязанностей перед публикою: я не какой-нибудь… который наполняет свои фельетоны похвалами лавочкам и кондитерским, взимая с них контрибуцию сальными свечами и конфектами. Я понимаю свои обязанности… Добросовестность для меня дороже всего. Целое утро я был погружен в работу с головой и с ногами. Первые три часа я был превращен в машину, которую зовут автоматом-корректором: сличал слово с словом, строку с строкой; потом я должен был перечитать и поправить статьи сотрудников… Потом я взял перо и соорудил статейку о Задорине и о свойствах его…