Очерки литературной жизни - [6]

– - О,-- сказал турист, закидывая назад голову и гордо озираясь кругом,-- там, за границею, в беспрестанных переездах с одного места на другое, душа нечувствительно приобретает чудную силу и свежесть, рассудок с каждым днем обогащается новыми познаниями, голова начинает кружиться, кружиться… Поверите ли? Избыток мыслей, новость предметов… разительность впечатлений… ездишь в омнибусе… обедаешь в ресторации… пьешь шампанское за пять рублей… Никогда, о, никогда не забуду я тебя, парижская жизнь,-- вскричал турист, подняв очи горе,-- жизнь людей, умеющих жить!.. Сердце мое навсегда сохранит, подле воспоминаний, дорогих моему сердцу, тот изящный стол, который имел я в день за полтора франка… Надо вам сказать, что житье за границей не то, что у нас; ресторации превосходные; цены умеренные: за чашку кофе с отличными сливками, с белым хлебом, прекрасно выпеченным, вы платите четверть франка; за квартиру, очень удобную, в месяц -- 20 франков! Прачке, которая моет вам белье,-- четыре франка. Конечно, иногда приходилось грустить: что-то, думал я, делают теперь мои родственники? Живы ли вы, почтеннейший Авдей Степанович? Было иногда так тяжело, тяжело… Но я утешался, что рассудок мой обогащается наблюдениями… В Сицилии очень много картофеля; в Лондоне удивительно дымно; улицы тесные, на улицах вечный шум, духота, визготня, крик; трактиры очень хорошие, можно иметь превосходный стол, но надобно платить очень дорого,-- путешественнику обременительно. В Берлине мне в особенности понравилась уха. В Гавре превосходные устерсы, но, по несчастию, я не мог есть,-- у меня была ужасная боль в желудке…

И так далее, и так далее. Нетрудно догадаться, к какому разряду туристов принадлежал словоохотливый рассказчик.

В то самое время как турист беседовал таким образом, в другом углу шел не менее интересный разговор. Речь шла о привидениях, духовидстве, месмеризме, сомнамбулизме и тому подобном. Сбитеньщиков рассказывал анекдот, как одна девица в припадке лунатизма взошла на самый верх колокольни, несколько минут постояла на карнизе и благополучно возвратилась на свою постель.

– - Да что, моншер,-- сказал высокий, тощий актер,-- чего далеко ходить, ты сам, моншер, сомнамбул. Помнишь, как ты у меня ночевал?

– - Когда?

– - Ну вот как мы из Токсова-то приехали…

– - А! Помню! Помню! -- отвечал лунатик, оправившись от минутного смущения.-- Точно, я у тебя тогда ночевал… Прекурьезная история… Ха! ха! ха!..

Он засмеялся глухим, басистым хохотом, от которого задрожали стекла в рамах. Актер также хохотал.

– - Забыть не могу,-- сказал он, удерживаясь от смеха.-- Легли мы спать: я на диване, он на другом. Дело было в моем кабинете. Письменный стол, кресла, а в углу шкаф с серебром; у шкафа ключ. Сплю, наконец проснулся, темно еще; голова так и вертится; жажда ужасная! Встал, выпил стакан воды и опять лег. Лежал, я думаю, с час,-- не спится! Гляжу, и Сбитеньщиков встал; идет потихоньку, на цыпочках; видно, думаю, и его также жажда морит; идет к столу, боится меня разбудить. Так нет! пошел к шкафу, а глаза у него так и светятся, выпучил их, точно кошка, сопит, как кузнечный мех… Постой! Что, думаю, из него будет; нарочно захрапел, будто сплю! Подошел он к шкафу, отворил, вынул ложку, другую, третью; вынул стакан серебряный… ну, там кое-что и еще, завернул всё в платок, который был с ним, и пошел вон из комнаты. Я за ним; он в прихожую -- и я туда; он в сени -- я тоже; гляжу: его уж и нет! Через минуту воротился без узелка. Я скорей на постель -- наткнешься, думаю, напугаешь; пожалуй, еще с ума сойдет… Лег и захрапел; он тоже лег и захрапел; храпим себе, как будто бы за то жалованье получаем. Поутру встаем, напились чаю, я молчу. Он тоже ничего не говорит. Иду в шкаф, от шкафа в прихожую, к человеку. "Где серебро?" -- "Не знаю-с!" А он всё молчит. Наконец спрашиваю: "Не снилось ли тебе, братец, чего? Ложек наших, стаканов… не ходил ли ты куда ночью?"

– - Помилуй, говорит, с чего ты взял! Я спал без просыпу. Прощай, братец, жена ждет.

За шапку, да было и домой! Нет, постой, говорю: скажи, где ложки?.. Обиделся; глаза загорелись. Назвал меня мальчишкой! на дуэль!

– - Ну как же, господа, не обидеться? -- заметил Сбитеньщиков своим густым басом.-- Поставьте себя на моем месте; всякий благородный человек обиделся бы. Ведь тут не что-нибудь другое; ведь тут честь -- драгоценнейшее сокровище человека… Иное дело, если б я вспомнил, да не сказал…

– - А то не помнит ничего,-- перебил актер,-- да и только! Хоть убей, ничего не помнит… стараюсь вразумить, рассказываю, как было дело. Наконец прошу по крайней мере сказать, куда ходил ночью, "Никуда,-- говорит,-- ты, братец, бредишь!"

– - Лунатики никогда не помнят того, что делают в припадках сомнамбулизма,-- заметил фельетонист и поправил очки.

– - Вдруг,-- продолжал актер,-- он ударил себя по голове табакеркой и говорит: "Ведь ты, братец, говорит,-- черт знает что говоришь. Неужели жена-то моя не врет? Она частенько уверяла, что я по ночам куда-то хожу да разные вещи таскаю: насилу, говорит, могу после найти!" Тут,-- продолжал актер,-- я немножко и догадался; схватил его за руки и говорю: "Лунатик?"