Очерки истории Ливонской войны. От Нарвы до Феллина. 1558–1561 гг. - [12]

Королю после некоторых колебаний этот план понравился, тем более что идея назначения Кристофа уже была неплохо проработана королевскими и герцогскими дипломатами при европейских дворах. Москва же, как полагали в Кенигсберге и Кракове, не станет вмешиваться в ливонские разборки, занятая разрешением «татарского» вопроса и войной с Густавом Васой (и не ошиблись в этом). Воодушевленный королевской поддержкой, в конце 1555 г.

Альбрехт начал действовать. В январе 1556 г. рижский капитул избрал Кристофа коадъютором. Гален отказался признать этот выбор и содействовал тому, чтобы его заместителем-коадъютором был избран В. фон Фюрстенберг, враг рижского архиепископа и противник сближения с Польшей. В результате летом того же года в Ливонии вспыхнула война, в которой Вильгельм и Кристоф потерпели поражение. Сигизмунд, как и ожидалось, получил повод вмешаться и летом следующего года придвинул свои войска к границам Ливонии со своей стороны, а Альбрехт — со своей. Фюрстенберг, наследовавший умершему к тому времени Галену, был вынужден пойти на заключение соглашения с Сигизмундом в городке Позволь[66].

Среди статей Позвольского договора была и та, что в особенности задевала интересы Москвы, — согласие ордена на союз с Польшей, нацеленный против Русского государства[67]. И здесь уже не так уж и важно, полагали ли в Москве факт заключения этого договора тем самым casus belli, что открыл путь к войне, или нет. Позвольские соглашения и открытое вмешательство Польши и Литвы в ливонские дела наложились на возникшие к этому времени осложнения в отношениях между Иваном IV и ливонцами.

Для Москвы точкой отсчета можно считать уже упоминавшиеся выше переговоры 1550 г. вокруг условий продления перемирия между Новгородом и Псковом с одной стороны и Ливонской конфедерацией с другой. Обративший свой гнев на ливонцев Иван IV не велел своим псковским и новгородским наместникам, посредством которых он общался с ливонцами, «дати перемирья» последним. Поспешно прибывшее посольство получило от Ивана годовую отсрочку на «исправленье», но ни в 1551 г., ни в последующие годы «исправленья» не последовало. Москва же, занятая казанской проблемой, не настаивала на своем требовании и вспомнила об этом лишь в 1554 г., когда начались переговоры о возобновлении русско-ливонского перемирия.

На этих переговорах Москва четко озвучила три основных требования, которые должны были удовлетворить ливонцы. Первое — русские обвиняли ливонских ландсгерров в том, что они «из заморья людей служилых и всяких мастеров» не пропускали во владения Ивана IV[68]. Второе было четко зафиксировано в обоих, новгородском и псковском, договорах соответственно с магистром и дерптским епископом. В соглашениях был ясно и недвусмысленно прописан перечень товаров, которые имели первостепенную важность для московитов и пропуск которых в Московию имел бы особое значение (хотя бы потому, что этих товаров в ней самой или не было вовсе, или производилось мало и невысокого качества). Так, в псковском договоре было прописано условие предоставить купцам и гостям «горою и водою путь чист», «приехати и отъехати безо всякие зацепки, и у заморцов золото и серебро, и медь, и олово, и свинец, и сукна, и иные тавары, опричь одных пансырей (выделено нами. — В. П.)…»[69]. Таким образом, выходит, что «пансыри» для Ивана были менее важны, нежели сукно и цветные металлы! И еще любопытно, что список стратегических товаров, которые нежелательно пропускать в Московию, из «суппликации» фон дер Рекке[70], чуть ли не дословно совпадает со списком Ивана Грозного!

И наконец, требование третье, которое и сыграет спустя четыре года роковую роль. Москва затребовала от дерптского епископа так называемую «юрьевскую дань». Происхождение этой дани и по сей день остается предметом научных дискуссий[71], но на переговорах 1554 г. неожиданно для ливонцев выяснилось, что московиты считают ее выплату давней обязанностью «вифлянских немцев». Более того, окольничий А. Адашев и дьяк Посольского приказа И. Висковатый, представлявшие интересы русского царя на переговорах, не только затребовали выплаты дани, но и заявили о необходимости выплатить недоимки, накопившиеся за минувшие десятилетия. Когда ливонские послы услышали об этом, у них, по словам ливонского же хрониста Ф. Ниенштедта (который, кстати, участвовал в подготовке поездки этого посольства в Москву), «чуть глаза изо лба не выскочили и они решительно не знали, как тут быть: условливаться и сговариваться о дани они не имели никакого наказа и не смели также просить о сбавке»[72]. Да и как тут просить о сбавке, не говоря уже об отказе платить вовсе, если Адашев и Висковатый более чем прозрачно намекнули, что, ежели договориться о выплатах не получится, их государь сам придет и возьмет то, что причитается ему по праву и «по старине».

Деваться было некуда, и послам пришлось согласиться с требованием настырных московитских дипломатов, хорошо подготовившихся к переговорам (в отличие от ливонцев). В текст договоров, заключенных между ливонцами и наместниками Новгорода и Пскова, были внесены ставшие затем роковыми положения об обязательствах Ливонии выплачивать Ивану IV «дань свою Юрьевскую, и старые залоги со всее Юрьевские (Дерптское епископство. —