Очерки истории культуры Средневекового Ирана - [80]

Доминирующая для средневекового Ирана гуманистическая идея справедливого правления воплощена в тысячах поэтических высказываний домонгольских авторов, начиная с Фирдоуси; они вошли в широкий народный обиход как пословицы и изречения (так, из Шах-наме: "Признак силы — справедливость шаха, признак слабосилья — лживость шаха", "Сидящий наверху, вмени себе в закон: не презирать людей — ты ими вознесен"- или у Сана'и: "Правитель только той земли велик, где справедливости сияет лик" — парафразы этих строк в обилии представлены в любом средневековом диване и куллийате).

К прославлению справедливости царя, на котором построен весь официальный панегирик, исфаханские поэты добавляют и многое другое. Восхваляя мецената как идеального правителя, поэт исподволь очерчивает некий круг требований к нему, иногда достаточно практических: забота о процветании столицы и подданных, помощь бедным и сострадание к ним, забота о "людях пера", т. е. об интеллигенции, умение "ценить слово" и др.

Поэт выступает в своих придворных стихотворениях и как поставщик некой полезной социальной информации, привлекая внимание правителя к тем или иным сторонам жизни страны, города и подданных. Так, в диване Камала Исма'ила мы находим панегирическое кит'а (в двадцать пять бейтов), построенное на реднфе гурусне — "голодный". Вот несколько бейтов из этого стихотворения:

О господин! В сей год засушливый, голодный на доброту и щедрость,

Замешан милости твоей водой хлеб у голодных.

На языке у благородных — ни слова без восхваленья щедрости твоей,

Как нет ни слова без поминанья хлеба — на языке, голодных.

О, этот год, когда чернеют и мужа благородного лицо,

И лик луны и солнца от стонов и рыдания голодных!

Дрожит сам солнца диск. Ты спросишь — отчего?

То звезд зубцы впились в него, как зубы обезумевших голодных.

О господин мой, коль не протянешь ты руки своей кормящей,

Сметет вконец сей каменный поток нужды живые души у голодных.

На скатерть милосердья своего поставь ты хлеб любви к народу,

И он потянется, без края и конца, к твоим дверям чредою караван голодных.

Боюсь сказать в стихах я ненароком совсем не то, что надо:

Ведь потерявших разум не отличишь по виду от голодных.

Тем господам, у коих ныне амбаров чрева сыты,

Поостеречься было б в самый раз того, что есть на языке голодных,

Ибо не так огонь опасен для хлопковой ваты,

Как для господ богатых опасен может быть поэт в строках стихов своих голодных.

(К., с. 501-502)

Панегирик ли это в привычном для нас смысле? Стихотворение написано, как можно понять, в один из голодных годов, все его образы имеют своей основой реальный план — голодающих жителей Исфахана. И цель этих стихов, где каждый бейт замыкается словом "голодный", повторенным на протяжении стихотворения двадцать пять раз, ясна: подвигнуть правителя на оказание помощи голодающему населению. Поэт как бы принимает на себя роль посредника между народом и правителем, используя свое право допуска ко двору, дабы поведать о народных нуждах.

Поэт шутит, смешит, насмехается

Литературная служба при дворах несла также определенные функции "оживления" собраний и "увеселения духа" повелителя — именно это и было в наибольшей цене, как поучал начинающих поэтов Низами Арузи [113, с. 60]. В стихах авторов XI в. мы встречаем даже строки сетований на то, что истинная поэзия не находит спроса, а в ходу у султанов шутовство и всякое непотребство. Об этом писал Насир-и Хосров:

Уши и сердца всех людей по этой причине

Тянутая к газели, к шутовству, к шуткам.

Бейты и газели, направленные к непотребству и пустословию,

Заменяют для лишенных добродетели стихи [Корана].

То же мы встречаем у Сана'и: "Ушло время стихотворства и красноречия, Настали дни [непристойных] шуток и невежества..." [22, с. 514, 446].

Диваны исфаханских поэтов наполнены произведениями "смеховых" жанров — от изящных шуток в газелях и четверостишиях до беспощадно клеймящих пасквилей и эпиграмм. Тонким лукавством отмечены многие лирические стихотворения Джамал ад-Дина, в этом он предвосхитил неповторимое обаяние Хафиза:

Ты сказала: "Сердце мое встрече нашей радо,

Все мои желанья к тебе, страждущему, обращены".

Знаю я — в словах твоих нет никакой основы,

Но что делать? Хоть и ложь, а слушать — сладко.

(Дж., с. 490)

Из этих губ, из этого флакона с ароматной смесью,

Когда, бывает, вдруг сорвутся нежные слова —

От крошечности ротика алиф в словах произнесенных

Сгибается дугой, как дал, и в виде) дуг слетает с губ.

(Дж., с. 492)

Кит'а ("отрывок") — основная "смеховая" форма у исфаханских поэтов. Раздел кит'а очень развит в их диванах: у Джамал ад-Дина — сто пятьдесят шесть кит'а, у Камала Нема гила — около четырехсот.

Кит'а занимает особое место среди малых форм средневековой поэзии. Сняв для кит'а все запреты как в выборе тем, так и в выборе лексических и образных средств, литературная традиция дала этой форме почти беспредельную жанровую емкость. В диванах Джамал ад-Дина и Камала Исма'ила, так же как и у некоторых их современников, кит'а проявляет себя в большом разнообразии целевых установок: это кит'а восхваление; кит'а-эпистола — открытое письмо и бытовая записка; кит'а-назидание — морализаторская сентенция, притча, бася; кит'а-изречение, иногда лаконичное, как афоризм, и эмоциональное, как восклицание; кит'а — повествование и описание, своего рода картинка с натуры; кит'а лирическое — сетование и раздумье. Наибольшее число среди кит'а исфаханских поэтов составляют стихи шутовские и стихи-поношения.