Очерки истории чумы. Книга I. Чума добактериологического периода - [133]

При следствии все подозреваемые сознались и у всех у них отобрали взятое. Кроме того, с карантинщика Зафира Афанасьева взяли штраф в казну в размере его взятки, а писаря Ускова разжаловали в солдаты и наказали батогами перед всей командой. Усков оправдывался тем, что с проезжих всегда брали что-нибудь, так уже заведено и даже разрешено указом киевской губернской канцелярии от 24 апреля 1753 г. — брать с проезжающих на богомолье всякого звания людей на бумагу для аттестатов; а потом, по его словам, был другой указ, от 17 мая 1764 г., запрещавший брать с проезжающих из Польши, и особенно с возов с хлебом и с богомольцев, приходящих в Киев. Он так и понимал, что с возов с хлебом брать взятки нельзя, а с возов с солью можно.

Полетика тоже представил свое донесение в Медицинскую коллегию. В нем указал, что вступил в должность при карантине только в марте 1764 г. и увидел, что по заведенному здесь предместниками его обычаю, собираемо было на канцелярские расходы, т. е. на покупку писчей бумаги, сургуча, чернил, а в зимние месяцы дров на отопление того покоя, где канцелярские дела отправляются. Собирали с каж дого проезжающего воза по 3 копейки, подобно как делалось это в других командах, о чем было почти каждому известно, и что он прекратил это, во исполнение указа 17 мая 1764 г.; «только писаря, как видно, вдруг отучить от этой пагубной привычки было невозможно». В заключение он просил отпускать из казны хоть какую-нибудь сумму на канцелярские расходы, без которых обойтись невозможно.

Явившись лично, он разъяснил все обычаи карантинной службы и нее обстоятельства, относившиеся к обвинению в его адрес. Барон Черкасов не придал словам Полетики никакого особенного значения, он не верил его бескорыстию, хотя и не имел доказательств в противоположном. Черкасов предложил Полетике ответить на несколько вопросов, например, в деле упоминается об указе 24 апреля 1753 г., которым дозволено брать деньги с поступающих в карантин, но не сказано, ско лько; а говорят, будто позволено брать по 3 копейки, между тем как Усков взял по 12 копеек.

Полетика ответил, что в указе не сказано точно, поскольку брать с воза и с какими товарами и продуктами с воза брать. А по заведенному с давних лет от докторов обыкновению собираемо было от разных провозимых товаров и продуктов различно, а именно от проезжающих с хлебом по 3 копейки, с солью по 12 коп, и еще по 15 ступок соли. С возов с брусьем и дегтем по 7 коп., а с пеших по 1 коп.

Два других вопроса Черкасова касались подробностей дела. Например, почему он, зная, что Усков взял, не донес на того, а велел ему купить бумаги на взятые деньги? Потом, когда он заплатил свои деньги по требованию губернатора, то почему он прямо не отправил их в губернскую канцелярию?

Объяснение Полетики было прочитано в Медицинской коллегии, которая и постановила, что оно совершенно его оправдывает. Но чтобы удостовериться в справедливости его показаний и не противоречат ли они показаниям, данным им в Киеве, коллегия постановила послать копию с них Глебову и просить того сверить их с показаниями Полетики, находящимися при деле, а также сообщить и свое мнение.

Барон Черкасов не согласился с этим. Он по-прежнему настаивал, что Полетика виноват, но ловко вывертывается, а потому никакие справки не нужны, Полетику просто надобно удалить от этого места и за штраф назначить доктором в Сибирский корпус, на место переведенного оттуда д-ра Рейхарта, а на его место в Васильковский карантин перевести доктора Генриха Лудольфа Гармеса. Он составил коллежское постановление, но члены коллегии его не подписали.

Полетика, с своей стороны, тоже подал два прошения: одно — чтобы его не переводили с его места, так как он пострадал уже от частых переводов с места на место, а главное, что это делается в штраф, которого он не заслужил. Но это не помогло. Тогда он принужден был подать прошение в кабинет императрицы, через члена кабинета, действительного статского советника И.П. Елагина (1725–1794).

Между тем члены Медицинской коллегии настояли на том, чтобы в Киев «послано было за нужными справками», а барон Черкасов продолжал стоять на своем, и спор кончился тем, что президент вынужден был составить «экстракт из дела» и представить императрице на ее решение вместе со своим отдельным мнением. Императрица собственноручно написала на экстракте, представленном членами коллегии: «Когда дело идет о чести человека обвиняемого, тогда ничего пропускать не надобно к изысканию правды и для того быть, по мнению коллежскому. Екатерина. Октября 16 дня 1766 г.».

Из Киева вскоре получено было сообщение губернатора, что показания Полетики совершенно одинаковы с теми, которые он делал на месте, и в доказательство прислан экстракт из военно-судного дела. Киевский обер-комендант Яков Ельчанинов прибавлял к этому, что наряженною в Киеве военно-судною комиссиею Полетика оправдан,

Усков обвинен, и что этого дела снова поднимать не стоит.

Между тем Полетика «прожился» в Петербурге и под гнетом отчаяния решился на последнюю меру. Он пришел в коллегию и, публично обвиняя президента коллегии Черкасова в пристрастном к себе отношении, просил отстранить его от расследования по его делу. Вот этот любопытный документ.