Очерки гарнизонной гауптвахты - [6]

— Скучаешь, Вованище бестолковое? — радуется нацист, заглядывая ко мне в оружейку.

Ему скучно стоять «на тумбочке» и хочется поговорить. Парень он ничего, только больно ехидный. Месяц назад у нас на курсе было повальное увлечение боксом. Боксировали после отбоя в бытовой комнате. Из меня плохой боксёр, а бороться я любил. Силин когда-то занимался классической борьбой, я — дзюдо, поэтому мы с ним боролись по «среднеарифметическим» правилам вольной борьбы. Боролись мы с ним раз десять, из которых мне удалось его припечатать на лопатки лишь два раза, и то случайно. Больно здоров был этот арийский шкаф!

А курсовым чемпионом по рукопашному бою у нас был чуваш по прозвищу Мазут, крепко сбитый хулиган и уличный драчун с какого-то особо хулиганского района Йошкар-Олы. Силин, глядя на Мазута, всегда сердился, что этот жилистый подвижный расово неполноценный чуваш противоречит всем расовым теориям — побеждает в схватке любого славянина меньше чем за полминуты.

Я не нахожу остроумного ответа арийцу. Тот, скучая, некоторое время ехидничает возле окошечка, потому ему это развлечение надоедает. В углу оружейки я нахожу свёрнутый брезент, расстилаю его в углу и падаю на него. В полудрёме мне мерещится, как я вскрываю пирамиду с оружием. Прикладом автомата я сбиваю замок у ящика с патронами и быстро снаряжаю магазин. На вой сигнализации сбегаются офицеры, а я, ловкий и стройный, меткой очередью выворачиваю засов оружейки, выскакиваю из заточения и укладываю всех лицом вниз. Я не кровожадный, я просто приказываю всем лечь и угрожаю автоматом…

Меня будит гвалт вернувшихся с обеда однокурсников. Я запихиваю брезент в угол и подхожу к двери. В окошечко просовываются любопытные лица. Смотрят на меня однокурсники как на забавного зверька, попавшего в ловушку. В окошке появляется смуглая физиономия Мазута.

— Попался? — улыбается он. — На кичу поедешь?

Не знаю, откуда к нам просочился блатной жаргон, но с некоторого времени гауптвахту стали называть не «губой», а «кичей».

Я покивал.

— Не заморачивайся — жить везде можно, — «сочувствует» опытный Мазут, сидевший на губе уже раз пять, и советует. — Ремешок только возьми похуже и бабки оставь. С.издят.

Малахов приносит мне обед. У военных так принято: какая бы ни была провинность, но обед — это святое. Оставить без обеда равносильно осквернению боевого знамени. Есть не хочется, но я съедаю котлету с хлебом, зная, что на киче кормёжка отвратительная.

Прибытие на гауптвахту

Каптёрщик у нас на курсе — ингуш Магомет. Парень он нормальный. Но когда встречается со своими земляками с других курсов, его словно подменяют: появляется агрессия и спесь. С каптёрщиком у меня отношения нормальные. Я ему помогаю решать контрольные по матанализу и аналитической геометрии, он меня снабжает редкими вещами: кожаным ремнём вместо «деревянного» (так у нас называют ремни из кожзаменителя), офицерской полевой сумкой вместо курсантской, юфтевыми сапогами вместо кирзовых. В обычной жизни Магомет — смекалистый парень, на занятиях же — дуб дубом. Он никак не может увязать реальную жизнь с непонятными для него интегралами и диффурами. А ещё он терпеть не может, когда его называют чеченцем. Магомет любит прихвастнуть и приврать, как он воевал на Кавказе против чеченцев, которых ингуши терпеть не могут, и лично убил с десяток чеченских головорезов. Каждый раз, рассказывая эту историю, каптёрщик увеличивал число убитых чеченцев на пять-десять человек.

Магомет мне находит «деревянный» ремень, я отдаю ему на хранение кожаный по совету Мазута. Заодно я отдаю ему на хранение «гражданский» брючной ремень, получив в замен «уставной».

На кичу, как и принято, меня везёт наш старшина, старший прапорщик Соловьёв. Некоторые курсанты обращаются к нему на «ты» и зовут Михалычем, подчёркивая, что они — будущие офицеры, а он — всего лишь прапор. Мне такое не нравится, поэтому я к нему с глазу на глаз обращаюсь по имени-отчеству и на «вы», а при людях — по-военному, «товарищ старший прапорщик».

По дороге Михалыч меня отчитывает, рассказывает ужасные байки, что его племянника охмурила какая-то «стерва», и остерегает меня связываться с «бабами». Я уныло киваю, поддерживать разговор не хочется.

Гауптвахта расположена в самом центре города, рядом с гарнизонной комендатурой на территории военной части, называемой исторически Красными казармами. Отвратительное место! Я несколько раз побывал в комендантском наряде: и охранял комендатуру, и в патруле был, и выводным на гауптвахте. И каждый раз поражался, насколько мрачными были Красные казармы. Казалось, что тут никогда не меняется время года — территория вечной осени. Страшные старинные здания из красного кирпича, деревья, круглый год стоящие без листьев и безликие солдаты-зомби, попадающиеся на территории.

Офицер офицеру рознь. Есть офицеры боевые, те, которые командуют в действующих военных частях — жёсткие мужики, любящие конкретику, не терпящие сантиментов. Есть офицеры, проходящие службу в военных училищах — мужики умные, корректно-вежливые, интеллигентные. А есть третий вид офицеров — офицеры комендатуры. Мне казалось, что в комендатуру отбирают офицером по принципу подлючести, злобности, дегенеративности и склонности к садизму. Яркий пример — военный комендант полковник Левенштейн, которому на глаза лучше не попадаться, когда ты в комендантском наряде. Брюнет с удивительно злобной рожей, в золочённых модных очках, он требовал, чтобы все вытягивались перед ним в струнку, когда он вылезал из своего дорогого джипа. Недостаточно вытянувшихся он с садистским наслаждением отправлял на гауптвахту, которая находилась в паре сотен метров от здания комендатуры.