Очерк боевой жизни ахалтекинского отряда 1880-1881 гг. - [19]

В приказе на 1-е же января указано было также на новое распределение войск. Оно не вызывалось какими-нибудь особенно важными обстоятельствами, но из нежелания сделать пропуск в рассказе упомяну только, что, кроме правого и левого флангов, еще введен был центр, который составили оставшаяся в тылу Ольгинская и Правофланговая калы и редут № 1-го; последний оставался днем пустым, на ночь должен был заниматься батальоном; начальником центра был назначен полковник Навродский. Говоря вообще, войска были распределены следующим образом: в ведении полковника Куропаткина назначалось 11 рот, одна охотничья команда и одна сотня; полковника Козелкова — 8 рот; полковника Наврдского — 4 роты; в резерв было отделено: 16 рот, одна охотничья команда, 7 эскадронов и 30 орудий.

Стемнело. Несколько отдельных выстрелов в тылу лагери обратили общее внимание; вскоре узнали, что разъезд драгун, наехав на четырех текинцев, выстрелил по ним и затем, увидев, что, по уходе двух, оставшиеся готовятся к сопротивлению, он изрубил их на месте.

Работы в траншеях имели вид прочного закрепления занятых пунктов: на плотине у Охотничьей калы, несмотря на выстрелы из крепости, рубились деревья; сзади Великокняжеской обделывался плацдарм на две роты, а Ставропольский редут усиливался проведением двух траншей.

Повременные выстрелы с разных батарей и в особенности с Мортирной продолжали поддерживать бдительность текинцев.

Пальба по нашему резерву на первый день не была сильна, хотя из четырех убитых и двенадцати раненых около половины принадлежало войскам, занимавшим лагерь; там же на коновязи было убито две и ранено три лошади.

Ночью текинцы не изменяли своему правилу и отвечали нам пальбой только в исключительных случаях. Когда цель открывалась им ясно, но едва умолкали наши выстрелы, только и гремевшие, по ночам, как восстановлялась полная тишина.

Настало наконец и для нас время, когда 2-го января туман, в роде такого какой, настилал. Этим утром окрестности, был желателен и полезен: пристрелявшиеся накануне стрелки противника должны были опять открыть пальбу по лагерю, но цели не было им видно. Под прикрытием тумана наши [46] с энергию принялись за продолжение вчера начатых работ: провиантские бунты для прикрытия госпиталя и Красного Креста в виде высокой стены укладывались с опасной стороны; то же делалось везде, где находились громоздкая, не ценные вещи; палатки и юломейки углублялись в землю, выкалывались ровики для безопасного отдыха солдатам; самые повозки устанавливались так, чтобы могли хоть отчасти служить прикрытием; все это до того изменило физиономию лагеря, что приходившее из траншей блудили в ней раньше, чем попадали в свою часть. Но как только поднявшийся туман открыл наши работы, пули текинцев, хотя редко, но усиленнее вчерашнего начали врываться во все места.

Пальбу в траншеях мы переставали уже замечать, на тем не менее перестрелка своим чередом, не возбуждая нашего внимания, шла в траншеях безостановочно.

Часов в одиннадцать дивизион драгун, направляясь к стороне Самурского укрепления, неожиданным появлением возбудил общее любопытство, тем более, что всякий, взглянув по направлению его движения, видел, как конные текинцы большими толпами выезжали из-за песчаных курганов. Кавалерия противника и в этом случай, как и прежде, осталась верна себе: опять, примерно угрожая колонне, конвоировавшей из Самурского укрепления казначейство и другие учреждения, не выдержала энергического наступления нашей кавалерии, еще не переходящей даже в рысь, и осадила в пески. Не было случая, чтобы текинская кавалерия, при всегдашнем огромном численном превосходстве, предприняла что-нибудь решительное и хоть бы одно столкновение с нашими войсками повела так, чтобы его можно было назвать сражением; только к реляционных статьях можно встретить определение этой кавалерии опасною силою, в натур же приходилось ее видеть либо как подспорье к быстрому передвижению пехоты, либо удивляющею своею недосягаемостью при бегстве на длинноногих, длинно-шейных, узкогрудых, необыкновенно быстрых скакунах.

В пять часов по пополудни вторичным сюрпризом отряда был более чем изумлен: внутри крепости, на северной стороне, раздались те же громкие крики, которыми сопровождались нападения; но воплю этому можно было судить, что несколько тысяч народа все ближе и ближе подбегали к южному углу, но никто не показывался ни на стене, ни вне крепости. В наших траншеях на эту минуту приостановились работы, прикрытие взялось за винтовки, а артиллерия немного участила огонь. При убеждении, что нападение [47] днем с их стороны невозможно, все в недоумении ждали развязки, не сводя глаз с крепостной степы. Но вскоре крик этот также неожиданно кончился, как и начался. Весь сыр-бор загорелся у них с того, что одно из орудий выбило заклейку в какой-то трещине наверху стены и, судя по тону, что все голоса сосредоточились у этого места, можно было с достоверностью предположить, что раскрытию широкой трещины они придали значение, чуть не равносильное началу штурма.

За исчезновением причины, на несколько минут прервавшей наши занятия, опять все потекло в рамке обыкновенных, нарядов и приказаний, только жизнь к Охотничьей кале изменилась на новый лад: туда сносились ящики от артиллерийских снарядов, туры, фашины, хворость, бревна, метки и проч.; в ней с этого дня прочно поселяются саперные и инженерные офицеры. В этот же вечер началась копка колодца, с которого предполагалось нести минную галерею.