Очередное важное дело - [55]

Память об их первоначальных отношениях, установленных, когда они оба были юны, вновь удивила его своей силой. И тут каким-то образом надо учитывать это квазимистическое понятие о семье. Ему незнакомы были истинно семейные чувства, и на самом деле он тешил себя мечтами о самой скандальной нелояльности, но так или иначе сумел выжить в ячейке, где не было ни теплоты, ни общительности. Он, конечно, очень хотел обзавестись своей семьей, даже завидовал другим семьям. Почему бы иначе он цеплялся за те обрывки разговоров, что достигали его слуха на прогулках? Отпуск, во время которого он сидел в кафе, в ресторанах, на скамейках, закрывшись газетой, на самом деле был полон сигналов, которые мог расшифровать только он один. Этот муж, тот отец, та бабушка, вон тот красивый ребенок — все было хлебом насущным для воображения, которое жаждало наполниться и даже пресытиться. По какой-то злой иронии судьбы, при этой мощной потребности он сумел прожить свою жизнь в самой строгой изоляции. Семья, которая у него могла бы быть, ощущалась им в виде невнятного шепота других жизней. И теперь, когда близок уже был конец, его фантазия упрямо обновляла воспоминания о тех ранних днях в Берлине, когда он сидел и ждал, что пятнадцатилетняя Фанни беспечно вбежит в залитую солнцем комнату и так же беспечно выбежит снова.

Он вышел в холод воскресных улиц, глухих к тому, что мог бы услышать он. В Бонн он не поедет. Это решение возникло как бы само собой. Он напишет ей, но не для того, чтобы ободрить, а чтобы посочувствовать. Он даст совет, хотя она ждала практической помощи, а еще больше поддержки. Но на Чилтерн-стрит, на Пэддингтон-стрит, на Ноттингем-Плейс, на Спэниш-Плейс, на Джордж-стрит, где он столько раз гулял, жалобная пустота напомнила ему о желанной дружбе, не менее сладостной от того, что она была вылеплена из его же слабого сердца.

14

«Дорогая моя Фанни, — написал он, — моя бывшая жена, милая женщина, недавно рассказала мне, что у нее возникла привязанность к мужчине, с которым, как я полагаю, она едва знакома. Она говорила это сдержанно, но в глазах ее была грусть, из чего я сделал вывод, что она влюбилась, — один из тех непредвиденных случаев, которые столь губительны в нашем возрасте. Мне нетрудно было ей посочувствовать, поскольку я узнаю эти признаки, этот пыл, который вновь воскрешает в нас тот, прежний пыл, хранящийся без дела в каждом из нас с юности. Именно он, этот пыл, так вольно задает вектор нашего утра и управляет нашими снами ночью. Я представил, как она живет своей монотонной жизнью в ожидании незапланированной встречи, очаровательной в своей отсроченности, пока очередное появление этого мужчины у нее на пороге не даст ей знать, что она не ошибалась, что действительно что-то существует и она себе ничего не придумала.

В итоге она совершила отважный и достойный поступок: она уехала. Я думал, что такой же отважный и достойный поступок совершил я, когда оставил вас в Нионе, хотя фактически ничего другого мне не оставалось. Я стал убеждать Джози, мою жену, не отступать, и теперь вижу; что обращался к самому себе. Я не должен был оставлять все так, как оно сложилось в Нионе. Я должен был настоять, если не прямо в тот же момент, то позднее. Я должен был бросить вызов вам (и вашей матери), и возвращаться снова и снова, и задавать свой вопрос. Даже такой женщине, как вы, замороженной, наверняка надоело обходиться без мужского общества, или если не общества — все-таки для него у вас была замена, — то без почитания и без защиты, которые может дать мужчина. Вы зауважали бы меня, если бы я смог настоять на своем праве быть с вами, даже если бы я не сумел заинтересовать вас как мужчина.

Я сомневаюсь, что вы когда-нибудь рисковали потерять достоинство, как Джози, моя жена. Она объяснила мне, что считает себя за порогом возраста физической любви, не потому, что такие импульсы ее покинули, — напротив, — а потому что она знает, что слишком много потеряет, если предстанет стареющей женщиной мужчине, который, по ее словам, красив. Она приняла героическое решение, но, думаю, неправильное. Я теперь вижу, что достоинство имеет мало общего с привязанностями, которые слишком часто бывают несообразны. Я совершил в свое время ту же ошибку, и это причудливым образом доказывает, что мы с Джози мыслим похоже. Я никогда по-настоящему не думал о том, чтобы заняться с вами любовью, поскольку это было за пределами моих ожиданий. Я достиг бы большего, если бы относился к вам как к любой другой женщине; вместо этого я расточал почтение вашей столь самодовольной персоне и считал вас слишком прекрасной, чтобы питать к вам какие-то более грубые чувства. Кто знает? Вероятно, более откровенный подход был бы вам приятнее, хотя я все равно сомневаюсь, что вы бы расценили его правильно.

Я всегда считал, что вы редкое существо, настолько прекрасное и уверенное в себе, что можете сами делать выбор. Теперь я вижу вас намного отчетливее. Выбор за вас всегда делали другие, и вы принимали его, оставляя свою волю в запасе на случай, если от вас потребуются какие-то действия во имя выживания. Нельзя забывать, что мы оба были в той ситуации изгнанниками и что это положение требует некоторых предосторожностей, примерного поведения, что ли. Я думал, что вел себя хорошо, насколько это было возможно в сложившейся ситуации. Я был, как всегда, подавлен вашей уверенностью, так сильно отличавшейся от моей обеспокоенности. Проще говоря, я не думал, что когда-нибудь смогу стать достойным вас. Все это, как вы помните, на фоне чайных чашек и первых аперитивов, входящих и выходящих людей, в атмосфере легкой жизни, в нереальной обстановке, создаваемой хозяевами всех отелей во всем мире. Стыдно признаться, но я чувствовал себя подавленным и этой обстановкой тоже, но больше всего тем фактом, что вы так естественно вписывались в эту особую обстановку. Видите ли, я держал в голове свои собственные непростые обстоятельства: тесная квартирка, родители, за которых я нес ответственность, работа, которая в ваших глазах была бы недопустима даже просто для любого знакомого, не говоря уже о муже. Но задним числом я понимаю, что ни в одном из этих обстоятельств не было ничего непоправимого. Я должен был бы уехать домой, найти другую работу, предоставить родителям разобраться в своей судьбе без моей помощи. Я полагаю, что ваши родители недолюбливали мою мать, и даже понимаю, что их неприязнь, распространившаяся и на меня, отчасти была оправданна. Это след их отношений привел к тому, что мы с вами так воспринимали друг друга: я вас — как существо высшего, а вы меня — как существо низшего порядка, настолько, что не принимали в расчет. Таково проклятие, которое семьи передают по наследству своим потомкам. Больше всего я сожалею, что не способен был преодолеть эту преграду, отменить этот приговор. Но вы не то, что я. Вы просто никогда не выражали своих суждений, и теперь я думаю, и даже уверен в этом, что у вас вообще нет собственных суждений. Письмо, которое вы мне недавно написали, — дополнительное тому подтверждение, хотя мне они не требуются.