Очередное важное дело - [31]

Выйдя из поезда, он сел в метро и поехал к Сен-Жермен-де-Пре, потому что туда он некогда возил своих подружек. Они тогда поражались игре красок, сложности, сидя во «Флор» или «Де Маго» и глядя на вечерние огни. В те далекие дни им необычайно повезло в том, что они были похожи в своих ожиданиях; юношеская наивность защитила их от потенциального разочарования не только в самом путешествии, но и друг в друге. И их инстинктивная доброта, доброта, с которой он больше с тех пор не встречался, гарантировала, что они расстанутся без взаимного недовольства. Они были скромными служащими, как и он, которые могут помахать друг другу, встретившись по дороге на службу, улыбнуться в знак расположения и пройти мимо. Таким способом они достигли уровня утонченности, недоступной многим более земным женщинам, и более того, своего рода изящества, которое рождалось из чистоты помыслов и краткого опыта чего-то вроде подлинного счастья.

Он заказал себе кофе, огляделся без особо шокирующего узнавания и понял, что истинная мрачность старости — в неспособности вернуть воспоминания к жизни, разжечь пламя прошлого до той яркости, с какой оно когда-то ощущалось. Теперь он сидел лишь слегка удовлетворенный, в знакомом углу, не забывая о времени, которое ему отмерено, часто поглядывал на часы и мерз, но не хотел надевать плащ. Он попросил счет и поднялся, не без труда собрав себя в единое целое. Внезапно эта экскурсия показалась ему чистым безумием. Совершенно невероятно, чтобы он, чувствуя себя уже таким уставшим, смог подобным образом проводить дни и дальше. Он не должен был уезжать из дома и опять же должен был понять, что ему нужно думать о своем дальнейшем существовании, что правильно он осторожничал, был благоразумным, осмотрительным, совершал свои праздные прогулки, просиживал часами в городском саду, экономил свою тающую энергию, свое время, свою жизнь. Не в таком он возрасте, чтобы рисковать. Он жил мечтой о юности; он хранил в воспоминаниях солнечный свет, бодрость, лица, такие же молодые, как и его собственное в ту пору. Но те лица, если бы пришлось увидеть их снова, будут постаревшими, испорченными и, хуже того, безразличными. Именно это безразличие охватило его теперь. Он подумал даже, что можно вернуться назад на вокзал и поймать более ранний поезд, который отвезет его домой. Ибо теперь он действительно ощутил это как дом, со всеми его мелкими удобствами. Он стоял на тротуаре в нерешительности, и прохожие то и дело его толкали. Пока он сидел в кафе, небо потемнело. Собирался дождь.

Но, повинуясь некоторому неясному инстинкту, он сошел с тротуара и не повернул к метро, а перешел улицу, ускоряя шаг и перекинув плащ через согнутую руку. Он торопился в Сен-Сюльпис, к образу, который преследовал его, который он запомнил с того самого первого путешествия в Париж, к изображению двух мужчин, не то дерущихся, не то танцующих на лесной поляне, к шапке, сброшенной одним из дерущихся, к запыленному каравану всадников, тающему вдали: Иаков и ангел. Эта сцена не потеряет ни малейшей толики своей силы и тайны оттого, что он увидит ее снова. Так и оказалось. Голова Иакова была все так же наклонена, когда он пытался боднуть своего странного противника в грудь; он казался жестоким, невежественным, но храбрым. Нужно быть храбрым, чтобы сразиться с ангелом, который имеет стать и грацию взрослого мужчины, такого, который неизбежно победит в этой схватке. Он победит в ней не оттого, что превосходит Иакова силой, хотя заявлено было именно это, а пылом пристального взгляда, направленного на голову невидящего Иакова. Что выражает этот пристальный взгляд? Не упрек и уж во всяком случае не возмездие. Скорее, это напоминание о недремлющем оке. Насколько Герц помнил эту историю, битва закончилась ничьей. Иаков отделался легче, чем можно было предположить: проявил своего рода понимание и потребовал благословения. Одно это показало его благонамеренность и даже праведность. Ничего больше демонстрировать не пришлось.

И, однако, ангел все равно вышел победителем, потому что был прекрасен, был силен, потому что он справился со своей задачей, которая, конечно, как тогда, так и сейчас, заключалась в том, чтобы выполнять условия трудового договора. И он сделал это, к немалой выгоде зрителей, если не самого Иакова. Никто из тех, кому довелось быть свидетелем этой битвы (те несчастные люди на лошадях даже о ней не знали), не мог усомниться в том, что когда-то, в отдаленном прошлом, возможно и вообще вне времени, происходили эти мифические, но несомненные события, явления, пророчества, но что даже и в ту пору такие вмешательства были не вполне понятны. Герц, стоя перед картиной в полумраке часовни, трепетал: если бы он носил шляпу, то снял бы ее, как снял ее Иаков, готовясь к поединку. Таким образом, бывают бои, которые оборачиваются благом, что доказал Иаков, потребовав благословения вместо того, чтобы умереть от испуга. Но никакого страха, который, возможно, он испытал, в картине не было. А то, что было, не назовешь даже ласковым наставлением — это появилось намного позже. Что в ней было, так это паритет, равный статус, и отсутствие удивления. Эта обыденная драка казалась одним из несомненных фактов того странного времени. Она велась без недобрых чувств с обеих сторон. И все же пламенный взгляд ангела обозначал мощь, которой Иаков не мог себе даже вообразить. Этой своей легкой победой он был отмечен на всю жизнь.