Очень важная персона - [12]

— Планируют, — согласился Матвеев.

— А у нас-то возможности совсем другие! — сказал Шишкин. — Нам-то при нынешнем положении не до жиру, быть бы живу.

— Это верно… — сказал Матвеев.

— Как до причины докопался — гора с плеч! — с облегчением тихо сказал Шишкин.

— А чего ты радуешься, Родион Михайлович? — спросил Матвеев.

— Ну, теперь же все понятно! Не выполним мы их задание!

— Не выполним? — помолчав, спросил Матвеев.

Шишкин тоже помолчал, посмотрел на инструктора и спросил:

— Ты чего ваньку валяешь, Матвеев?

— А ты чего? — спросил Матвеев.

— Что-то я не понимаю… — сказал Шишкин.

— Коли не понимаешь, так — спрашивай. А то объяснять сразу взялся! Откуда у у них эта кривая взялась? — ткнул пальцем Матвеев в график.

— Откуда?

Сколько у нас по мясу в самом деле вышло? — спросил Матвеев.

— Семьдесят четыре процента, — ответил Шишкин, посмотрев на свой график.

— А отрапортовали?

— Сто и восемь, — ответил Шишкин, взглянув на кривую, идущую вверх.

— А по молоку?

— Восемьдесят девять.

— А доложили?

— Сто один и шесть, — ответил Шишкин.

— Вот и получается — кривая вверх прет!

— Это же недоразумение! — сказал Шишкин. — Надо срочно ввести в курс область!

— Не надо, — сказал Матвеев. — Она в курсе.

— Выходит, я один не в курсе? — помолчав, спросил Шишкин.

— Ты не расстраивайся, Родион Михайлович, — сказал Матвеев. — У тебя колхоз был отдаленный. Тебя и не стали в курс вводить. Чтобы не нервничал, значит.

— Спасибо. С вами из отдаленного колхоза можно в отдаленные места попасть, — сказал Шишкин. — Объясни: кому эта липа нужна?

— А кому охота строгача за невыполнение планов получать? Поэтому расчет у прежнего руководства был такой: до конца года, мол, поднатужимся и ликвидируем отставание… Тем более, что область обещала помочь. А сейчас — отрапортуем авансом.

— Авансом?

— Авансом.

— Авансы давать — дело нехитрое. Наобещать с три короба можно, — взъярился было Шишкин, но потом опомнился. — А вот кто теперь эту кашу будет расхлебывать, а? — сказал он.

— Тебе придется. Больше некому. — Вздохнув, Матвеев вышел.

Шишкин молча сидел в прежней неудобной позе. В углу кабинета, около окна, за большим мольбертом стоял молодой художник. И писал портрет Шишкина.

— Неудобно как^:то… — кашлянув, сказал Шишкин.

— Голова затекает?

— Да нет. Неловко… Тут люди ходят. А я — в позе…

— Это с непривычки.

— Может, вы все-таки сначала наглядной агитацией займетесь?

— А мы как договорились? Сначала портрет, а потом наглядная агитация, — пробормотал художник, всматриваясь в Шишкина.

— А нельзя вместо себя заместителя посадить?

— Нельзя.

— Почему?

— У вас лицо колоритное, — пробормотал художник. — На флибустьера похожи.

— Понятно, — вздохнул Шишкин, нажал на селектор и сказал: — Света! Соедини меня с областью.

И опять каждый занялся своим делом.

На дверях класса висело объявление: «Прием в музыкальную школу. Прослушивание в 10 часов утра»,

— Ох, Галина Андреевна, — сказала мать Максима Копанцова. — Я так волнуюсь. Вы не можете себе представить. Говорят, она у вас останавливалась, эта пианистка. Вы уж замолвите за нас словечко. Знаете, этот столичный снобизм…

— Конечно, скажу, — великодушно пообещала Галина Андреевна. — Я-то и ни чуточки не сомневаюсь.

Все матери столпились перед дверью, за которой шло прослушивание.

— Мы Валю уже второй год по самоучителю на аккордеоне учим, — объяснила Галина.

— Аккордеон — это хорошо, — вздохнула Копанцова. — А вот пианино — проблема: куда его ставить?

Дверь открылась, и вышли Валька с Максимом.

— Ну, как?! — бросились к ним матери.

— Порядок, — коротко ответил Максим и стал раздеваться.

— Порядок, — так же коротко ответил Валька и тоже стал раздеваться.

— Вы куда? — заволновались матери.

— На секцию опаздываем.

И мальчишки, сунув одежду матерям, скрылись за соседней дверью, откуда доносились звуки ударов и японские выкрики.

В этот момент вошла Ирина с небольшим списком в руках.

— Авдеева Маша, Борисов Юра, Синицына Анжела, Копанцов Максим… — и она прочла еще с десяток фамилий. Шишкина среди них не было.

— Вот! — сказала Копанцова в восторге. — Куда теперь ставить пиаиино?

— Галина Андреевна! — Ирина подошла к Шишкиной. — Не нашла я у него слуха. Искала, искала — нету. Ну, нисколечко, абсолютно, поверьте мне…

— Жалко. Родя расстроится, — сухо сказала Галя, повернулась и пошла прочь.

Художник продолжал писать портрет.

В кабинете у Шишкина сидела теперь высокая старуха в очках.

— Вот они и говорят мне: продавай, мать, дом, будешь при нас жить. Я и продала, дура старая, а деньги им с Лапшиными девками переслала, а они теперь отрекаются, дескать, не получили.

— А может, эти Лапшины и не передавали ничего?

— Как не передавали! Племянницы они мне, девки совестливые. Дак я книжку видела сберегательную: все три тыщи как одну копеечку прикарманил, черт длинноносый!

— К прокурору надо идти. Эго подсудное дело… — мрачно сказал Шишкин.

— Батюшки мои, да нетто я с родной дочерью судиться буду? Срам-то какой! Нет, ты уж сам, родимый, разберись. Зачем ты тут поставленный? Тебе власть дадена — нас защищать, — упрямо сказала старуха.

Родион Михайлович поднялся и сказал старухе:

— Посиди тут, Матрена Ивановна.