Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев - [47]
С этой мыслью она легла спать, зная, что ей придется встать на заре, чтобы пуститься в утомительный путь.
Глава 9. Через границу. Июль 1918 г.
Понедельник 15 июля, Нарва, Эстония
По-своему это была более тяжелая поездка, чем любая из тех, которые она совершала раньше, тяжелее даже ее опасных двуличных поездок на Украину. С опасностью Мура могла справиться; унижение ранило ее до глубины души. Она никогда – даже год назад – не могла себе представить, что поездка в Йендель может означать для нее что-то иное, кроме удовольствия. Теперь мысль о том, что придется сделать там, наполняла ее отвращением.
Это был долгий, изматывающий день. Поднявшись в темноте еще до зари, она собрала минимум вещей – в кои-то веки ей пришлось путешествовать налегке. В 5:30 села в почтовую повозку – все ту же стародавнюю тройку, которая увозила ее детей в Эстонию и была по-прежнему единственным надежным видом транспорта между Петроградом и пограничной зоной. Когда-то она считалась быстрым средством передвижения, но в век пара и двигателей внутреннего сгорания стала изматывающе медленным пережитком прошлого. Час за часом повозка катилась за тройкой лошадей, часто останавливаясь, чтобы сменить лошадей, и снова продолжала путь со скоростью, которая казалась Муре скоростью пешехода.
К западу от небольшого города Ямбурга[256] началась болотистая береговая линия – полоса озер, заболоченных территорий и запруд, соединявшая Россию и Эстонию. Дразнили тянущиеся прямо через болота рядом с дорогой теперь неиспользуемые железнодорожные пути. Здесь начиналась пограничная зона, демаркационная линия. Почтовая тройка остановилась, и тех, кто ехал из России в Эстонию – или Германию, как теперь о ней думала Мура, – встречали немецкие солдаты. Мура чувствовала себя оскорбленной, даже запачканной их присутствием. Она испытывала сильнейший стыд за то, что ее народ мог оказаться настолько жалок, что покорился немецкой оккупации, – люди были «совершенно потерянными, как дети, и позволяли этим свиньям запугивать себя»[257].
Пока путешественники медленно тащились по прямой дороге через болота к пограничному городу Нарве, Мура приглянулась одному солдату, который пристроился идти рядом с ней. Мура шла, отвернув от него голову и внутренне содрогаясь. «Вы немка?» – спросил он на родном языке.
Мура обратила на него тяжелый пустой взгляд, пытаясь контролировать свои чувства и создать впечатление, что не понимает языка. Солдат произнес, неловко запинаясь: «Вы русская?»
«Да», – холодно и (как надеялась) дерзко подтвердила она. Да, она русская – как у кого-то могло хватить наглости думать, будто она немка? Она что, похожа на немку? Да как он смеет!
Наконец Мура благополучно перешла границу благодаря ручательству все того же дружески относившегося к ней чиновника, который помог Мики пересечь границу вместе с детьми. В Нарве она направилась на железнодорожный вокзал. Ну, наконец уже цивилизованный вид транспорта! В зале ожидания она села и написала письмо Локарту, выплеснув в нем свои чувства тупым карандашом на единственном листке тонюсенькой бумаги, который был у нее с собой.
«Если существует хоть какая-то телепатия, – написала она, – то ты, Малыш, должен чувствовать то страдание, которое я испытываю. Не знаю, как я смогла пережить этот день». Она старалась выразить, какой позор ощущала, как будто необходимость иметь дело с немцами была предательством по отношению к Локарту и его стране, – «моя личная гордость уничтожена до основания, втоптана в землю каждой секундой прошедшего дня». Лишь мысль о маленьком Питере помогала ей справиться с этим.
Она уже страшилась изнурительной поездки назад, но не настолько, насколько ей были страшны приезд в Йендель и то, что предстояло там сделать. Втискивая слова на оставшихся полях листка, она умоляла: «Малыш, до свидания, мой любимый, моя любовь навсегда, береги себя и будь со мной. Благослови тебя Бог. Целую тебя. Мура».
Она сложила тонкий листок и убрала подальше в надежде, что будет возможность его отослать. Вероятнее всего, ему придется подождать до ее возвращения. Сумеет ли она вернуться? Будет ли Локарт еще в России? Она знала, что его могли выставить из страны или заставить спасаться бегством – и он станет для нее недосягаем навсегда – или бросить в большевистскую тюрьму. Мура даже думать не хотела о том, что он может быть убит.
Дипломатию можно было считать изжившей себя. Локарт продолжал встречаться со своими доверенными лицами в министерстве иностранных дел, но все показное сотрудничество было уже забыто. Их переговоры и обсуждения превратились в контакты представителей двух государств, находящихся на грани враждебности; они были все еще цивилизованными, даже относились друг к другу уважительно, но каждый держал руку на эфесе меча, вложенного в ножны.
Теперь Локарт полностью встал на сторону интервенции союзников. Единственным способом снова начать войну с Германией на Восточном фронте была поддержка оппозиции большевикам. Пусть будет так. Проблема, которая теперь перед ним стояла, – постоянное, сбивающее с толку создание препятствий, которое заставляло его чуть ли не рвать на себе волосы, – это колебания министерства иностранных дел Великобритании. Те же самые люди, которые препятствовали его плану снова вовлечь Россию в войну посредством дипломатии и горячо настаивали на прямой интервенции, теперь находили тысячу и один материально-технический и политический камень преткновения.
