Очень хотелось жить - [31]

— А по мне, лучше командовать стрелковым взводом, чем быть технарем, — отозвался с верхней полки Толик Фроловский. После того как его, босого, обули в Самарканде, он стал бодро смотреть в будущее: дескать, шлепать в портянках по снегу при двадцатиградусном морозе — это вещь серьезная, а все остальное проще. — Пусть уж лучше пехота, чем на аэродроме хвосты заносить.

На Тольку зацыкали со всех сторон, его выступление было воспринято как прямая измена нашей мечте о крыльях.

— Да что вы на меня набросились? — огрызнулся Фроловский. — Разве я гоню вас в пехоту? Идет война…

Витька Шаповалов так топнул сапогом по полу, что стекла зазвенели.

— Да, война! И я готов идти хоть сейчас рядовым красноармейцем в бой. А учиться на пехотного лейтенанта не хочу и не буду. Это мое право.

— Верно! — поддержал его Эдик Пестов. — Это наше право. Стыдно, будучи рядовым, проситься в командиры, укрываться от фронта: пересижу, дескать, в училище, а там и война закончится. Но идти рядовым в бой — почетно. Кто может нам это поставить в вину? С первой же маршевой ротой готов отправиться на фронт.

Его поддержал весь вагон.

— Ну и я с вами, — сдался последним Толик Фроловский. — Итак, решено: учиться не будем, все просимся на передовую.

К утру, когда поезд наконец дотащился до Намангана, заметно потеплело. Брызнуло яркое солнце. С крыш станционных зданий со звоном падали крупные капли. Воробьи, весело чирикая, стряхивали с веток разбухшие хлопья рыхлого снега.

Эвакуированное пехотное училище было расквартировано в разных местах: в старых казармах, на центральной площади, в городском парке, возле стадиона. Нас прямо с вокзала привели во двор бывшего экономического техникума, где в директорском кабинете сразу же начала работать мандатная комиссия. Вызывали по алфавиту. Первым из нашей компании на комиссию отправился Эдик Пестов. Вернулся он раскрасневшийся, возбужденный и необычайно гордый.

— Ну что? — кинулись мы к нему.

— Как договорились. Отказался. Обещали отправить в маршевую роту.

— То, что нам надо! — одобрительно крякнул Виктор Шаповалов.

Ребята проходили комиссию один за другим. И не задерживались. Вслед за Эдиком попросились на фронт Ревич, Семеркин, Фроловский… И вдруг неожиданный удар нанес всем нам Иван Чамкин. Тот самый, который первым среди всех ферганских курсантов совершил самостоятельный полет.

— Дал согласие учиться в пехотном, — сообщил он.

— Как ты мог! — набросился на него Яков. — Ведь твой портрет вывесили на нашем аэродроме, ты прирожденный ас, без пяти минут Ляпидевский, Молоков, Каманин…

Иван пожал плечами.

— Что теперь поделаешь? Полковой комиссар заглянул в мои документы и сказал: «Да ты, оказывается, рязанец! А рязанцы испокон веков в пехоте служили. И с Петром били шведа под Полтавой, и с Суворовым через Альпы шли…»

— При Суворове не было авиации, — сплюнул сквозь зубы Витька Шаповалов, выражая свое презрение к Чамкину. — Здорово они тебя на рязанском квасе купили.

— Почему купили? — не понял Иван.

— Вот я тебе такое скажу… — Яшка Ревич встал в боевую позу.

Что хотел сказать Яшка, я не услышал. Дежурный по штабу лейтенант выкликнул мою фамилию.

В небольшой комнате жарко топилась «буржуйка». С потолка свисала электрическая лампочка, но на столе, покрытом кумачовой скатертью, стояла большая керосиновая лампа, видимо, электричество подавалось не всегда.

Старшими среди сидящих за столом командиров был полковой комиссар, как потом я узнал, комиссар училища Осипов.

— Курсант Двадцать третьей Ферганской школы пилотов Шатуновский по вашему вызову явился, — доложил я.

— Насколько мне известно, такой школы уже не существует, — улыбнулся полковой комиссар. — А есть Харьковское пехотное училище, куда вы приехали учиться.

— Приехал, но учиться в нем не желаю, — выпалил я, давно готовясь сказать это и теперь почувствовав облегчение: что будет, то будет, а ребят не подвел.

Полковой комиссар нахмурился.

— Какие у вас на этот счет соображения? — устало спросил он.

— Да такие, как у всех.

— В армии каждый говорит только за себя и сам отвечает за свои поступки. Коллективные просьбы и обращения не предусмотрены уставом. Итак, мы вас слушаем.

— В авиацию я пошел добровольно. Мечтал стать летчиком, для этого поступил в школу военных пилотов. Становиться же кадровым общевойсковым командиром не хочу. Прошу отправить на фронт рядовым бойцом.

Вопреки моим ожиданиям, на меня не закричали. Полковой комиссар сморщил лоб и обратился к сидящему рядом с ним майору:

— Товарищ Горошко, у вас есть вопросы к курсанту?

Плечистый чернобровый красавец майор провел широкой ладонью по густым волосам.

— Вопросов нет, но пару слов скажу. Видите ли, курсант, — обратился он ко мне, — учить вас на летчика мы здесь, к сожалению, не сможем, нет у нас ни аэродрома, ни самолетов, ни летчиков-инструкторов. Поймите же, молодой человек, сейчас идет война, и мечты сбываются далеко не у всех. Курсанты нашего Харьковского пехотного училища поступали к нам еще до войны, мечтали стать командирами, но с первых дней боев оказались вместе с училищем на фронте рядовыми бойцами. И дрались, как герои. А потом пришел приказ: всему командному составу ехать в тыл. Заниматься своим основным делом: готовить офицерские кадры. Думаете, легко нам было подчиниться этому приказу? Мы мечтали вместе с нашими воспитанниками освободить от врага наш родной Харьков. Ведь там в фашистской неволе остались родители, жены, дети. И вот наши курсанты поднялись в атаку, а мы поехали совсем в другую сторону. Мы бы отдали все, чтобы остаться с ними там, на фронте. Но приказ есть приказ, военные люди обязаны подчиняться приказу…