Очарованная мраком - [9]

Теперь между нами все кончено, но этот звонок… Я решительно подавила воспоминания, которые грозили нахлынуть и захлестнуть меня с головой, и сосредоточилась на дороге. Там наметился просвет: снегопад немного поутих, и машины ехали быстрее. Через пятнадцать минут я уже входила в просторный институтский вестибюль. Здесь меня догнала Ира и, оживленно щебеча, помогла дотащить пакеты до третьего этажа.

Она все говорила и говорила, но я слушала вполуха, кивая и что-то одобрительно мыча в нужных местах. Выбросить из головы Жана не получалось.

Глава 5

Посиделки на кафедре прошли как и ожидалось. Мне традиционно наговорили массу добрых слов, вручили букет роз в хрустящей упаковке и подарок – сертификат магазина парфюмерии и косметики.

Потом все пили вино и чай, ели умело приготовленные Ирой бутербродики на шпажках, угощались всевозможными сладостями и разошлись, довольные друг другом.

Мне нравилось работать здесь: народ подобрался душевный, не склонный интриговать и подсиживать друг друга. Какой начальник, такие и подчиненные. Были, конечно, исключения, но они погоды не делали.

Мы с Семеном Сергеевичем уходили последними. Ира помогла убрать со стола и унеслась на свидание: у нее разгорался роман с высоким тощим очкариком Ильей. Они познакомились на какой-то очередной конференции: он был аспирантом, учился в университете. Ира говорила, он гениальный ученый. Филолог от бога. Пишет диссертацию по творчеству Лермонтова.

У «божественного филолога» были вечно потные ладони, ранняя лысина, очертаниями напоминающая южноамериканский материк, и к тому же попахивало изо рта. Но Иру это не пугало: она очень хотела замуж. А Илья был «с серьезными намерениями», так что вцепилась она в него мертвой хваткой.

Сегодня парочка планировала идти слушать оперу. Косогорова оперу терпеть не могла, равно как и балет, но собрала волю в кулак и приготовилась выказывать бурный восторг.

– Ничего не поделаешь, – вздыхала Ира, – в жизни часто приходится чем-то жертвовать и приспосабливаться.

Я вполне могла бы уйти одновременно с нею, но домой не хотелось. Однако и торчать здесь одной тоже не вариант, да и у Семена Сергеевича могли возникнуть лишние вопросы.

Так что я вышла вместе с профессором из кабинета и направилась к лестнице. Тут меня и застал телефонный звонок.

– Детка, это дядя Алик.

– Ой, как здорово, что вы позвонили! – обрадовалась я.

– И я рад тебя слышать. Поздравляю с днем рождения, Динуша. Успехов, здоровья тебе.

– Спасибо вам, что вспомнили.

– У моей все в блокноте записано, захочешь – не забудешь, – тихо засмеялся папин друг, – но уж про твой день рождения я и сам помню.

– Дядя Альберт, вы не болеете? – обеспокоенно спросила я.

Голос его звучал необычно, как-то натянуто, словно каждое слово давалось ему с трудом. Я вспомнила, как плохо дядя Алик выглядел в день папиных похорон, и тревога моя усилилась. Стало стыдно: не могла сама пораньше позвонить ему, поинтересоваться!..

– Уже лучше, детка. В больнице полежал немножко, но сейчас дома.

– Как так – в больнице?! Что у вас было? Сердце, да? Что же вы мне не сказали? Я бы пришла…

– Поэтому и не сказал, – перебил дядя Алик. – Тебе своих забот хватает. У меня Зоинька безвылазно сидела, так что не волнуйся. Динуша… я тебе вот еще что звоню. Нам нужно поговорить. Может, навестишь меня? Если не занята, конечно.

Я с радостью согласилась и пообещала приехать минут через сорок. Мне хотелось повидаться с дядей Аликом: мы всегда были очень близки, к тому же я чувствовала себя виноватой за свою невнимательность.

Асадовы жили не слишком далеко от нас, в том же районе: перебрались сюда лет восемь назад. По дороге я купила фруктов и, конечно, халвы: дядя Алик ее обожал, мог с легкостью в один присест уговорить полкило. Я ехала и вспоминала, как в детстве именно он водил меня в театр кукол. Папа почему-то не любил кукольные представления, и, наверное, если бы не дядя Алик, я бы на них никогда и не побывала. Раньше театр кукол находился в старинном здании бывшего монастыря, зал был маленький и тесный, но мне все равно там нравилось. Особенно интересным казалось фотографироваться в фойе с куклами из разных спектаклей: Мальвиной, Котом в сапогах, Красной Шапочкой, Шурале.

А еще дядя Алик рисовал для меня забавные картинки – зверей, птиц, рыбок. Всякий раз, когда он приходил к нам в гости, я тащила его к столу и заставляла браться за карандаш. Где-то на антресолях до сих пор лежит толстенный альбом, а в нем – тигры, белки, снегири, орлы, лисицы, волки. Интересно, что даже самые страшные хищники на рисунках дяди Алика выглядели безобидными и домашними.

Снегопад, к счастью, прекратился, улицы расчистили, и я добралась быстрее, чем ожидала. Дверь мне открыл сам Альберт Асадов. Зои Васильевны дома не было: она гостила у сестры. Взглянув на лучшего друга отца, я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Невысокий, полненький, крепко сбитый, дядя Алик всегда напоминал мне Карлсона из мультика. Сейчас передо мной стояла тень прежнего «мужчины в самом расцвете сил»: совсем седой, изможденный, худой до прозрачности маленький старичок. Кожа сухая и желтая, губы посинели, глаза провалились. В довершение всего он опирался на палочку, и руки его заметно подрагивали.