Тем, кто со мной и с твоими земляками разговаривал через переводчиков? Тем, кто не торгуясь с тобой, бросил тебе жирную кость не за шальвинскую землю, не за прикамские берега, а за то, что лежит в недрах этих земель, о чем не знал ты, сверкающая вершина своего рода, а они прознали давно через своих геологов-лазутчиков?
Дай они тебе вдесятеро больше, они выплатили бы частичку из того, что принадлежит России.
Ты вор! Тебя бы теперь прикончила и Мирониха!
Во все времена, с каменных веков начиная, изменивший своей земле наказывался смертью! Ты мертв для нас! Ты сожжен в нашей памяти… Тебя нет… Тебя нет, хотя ты и есть униженно побежденный, через авантюрного Гущина, твоей женой. Ты теперь стал ее „будуарной принадлежностью“, паразитически рантьерствующей на шальвинские миллионы, переведенные тебе при выгодном посредничестве того же Гущина. Сказал бы точнее, но воздержусь…
Пресмыкайся, пока пресмыкается! Но…
Но час придет, неизбежно придет возвращение всего созданного, добытого, воздвигнутого тем, труду которых обязано оно. И это неминуемо, как бы долго ни отодвигалось возвращение принадлежащего всем и захваченного немногими, убежденными, что это принадлежит им. Принадлежит только потому, что так утверждают ими же написанные законы.
Если до тебя не дойдет это письмо, оно дойдет до тех, кому вынужденно придется затемнять порабощение „равновесиями“ и придумывать различного рода „гармонии“, которых нет и не может быть в мире очарования темноты.
Впереди свет! Впереди солнце!
Р. и другие…»
Вениамину Викторовичу не довелось превратить свои черновые наброски в задумываемый роман-сказ, роман-притчу.
Он завещал это сделать тому, кого привлекут оставленные им записи, с обязательной заменой имен и названий заводов.
Строганов глубоко верил, что происходившее в Шалой-Шальве не пройдет бесследно для будущих времен и поколений.
Жизнь подтвердила и подтверждает сказанное и будет подтверждать…
1973–1976
