— Разумеется, разумеется, Михей Иванович, особенно если есть чем мигать… Я думаю, что коли вы в «бельэтажевом» в одном номере остановились, то ваше мигание может выглядеть не ахти как кредитоспособно.
— Есть векселя, если мигалок не хватит. Будут и задатки старых моих клиентов. А пока цирковые гастроли дадут мелочишку на разбег…
— Даст ли вам разбежаться Александр Филимонович?
— Ха-ха! В Берлинах давали, а в Шальве-то уж…
— Разумеется, разумеется… Только Александр Филимонович вводит новые козлиные бои и любительскую борьбу также с выигрышными ставками.
— Ну и что? Как можно равнять всемирно знаменитую Гризель с козлами?
— Разумеется, разумеется, между ними никаких сходств, если не считать голоса…
Щеглов не нашелся, как и чем ответить. Побежденным себя не признал, но и не надеялся на выигрыш, казавшийся еще вчера лежащим в его кармане.
Мы Знаем, мы уверены, что победит фирма. Силы сторон так очевидно не равны. И все же нам хочется знать, как это произойдет.
Пока на несколько дней поединок приостановился. Фабрика осталась под замками. Щеглов заручался заказами. Он сумел убедить дешевой ценой на гвозди и предъявлением недоверчивым оптовикам купчей крепости на приобретенный Фаломеевой завод и получал наличными задатки.
Не такими доверчивыми оказались поставщики проволоки, но и ее сумел достать и погрузить в вагоны Щеглов. Дело застопорилось маленьким пустячком. Головка гвоздя не могла уже штамповаться известной маркой фирмы, нужно было заказать новый штамп. А кому? Заказать можно было только в Екатеринбурге или в Перми. В довершение всего новая хозяйка потребовала на головке гвоздя вычеканить ее имя: «Гризель»… А где взять такого второго Уланова, который бы сумел на малой головке уместить это слово и сделать не один штамп, а много? Разных размеров, на все станки, а их около сорока.
Щеглов уломал капризную, жаждущую утраченной славы Гризель, и она согласилась выпускать пока гвозди с обычными головками в косую сеточку. Для этого не нужны граверы.
Пришла и проволока. Нашлись и рабочие. Мало ли их сидит в ожидании работы в соседних рабочих поселках. Нашлись и пусковики, не нашлось электричества. Электрический цех по завещанию принадлежал Платону.
Щеглов бросился умолять Платона Лукича «дать электрического току».
Дежурный техник сказал вежливо и холодно!
— Платон Лукич отбыл в Петербург.
Вот тут-то и появилась в игре главная фигура.
Георгий Генрихович Штильмейстер с первого взгляда оценил душевное состояние Фаломеевой, встретившись с нею в ее номере гостиницы. Он избрал тактику, какая подобает вежливому человеку, к какой он часто прибегал в своей практике. Увидев же ее начавшее брюзгнуть лицо, синяки под глазами, неравномерно наведенные брови, потрепанное когда-то дорогое платье, давно не общавшееся с утюгом, он заметил и недопитую бутылку рома на столике. И весь антураж, все относящееся к этой, как он назвал ее про себя, «лахудренной истеричке». И он, нащупывая тональность, обратился к ней:
— Мы ведь с вами когда-то немножечко были знакомы, мадам Гризель…
— Я смутно припоминаю вас. Так много было встреч, обожателей, друзей, а память одна… Горничная, доложившая о вас, назвала…
— Георгием Генриховичем Штильмейстером. Запишите, пожалуйста, — сказал он уже без «мадам», — Гризель, мое имя. Оно пригодится вам на суде.
— На каком?
— Не будем играть, Гризель, в «мышку-норушку», я опытный ловчий кот, но мне не хочется лакомиться вами.
Она попыталась вспылить, но удержалась:
— Что вам угодно от меня?
— Угодно вам, а не мне. Я пришел защитить вас и получить за свою адвокатскую защиту положенный гонорар. Вы, как мне пока еще нетвердо удалось установить, поссорились со своими партнерами.
— Да, а что? Они завидуют мне…
— Не только завидуют, Гризель, но и хотят воспользоваться прибылями гвоздильного завода в равных долях с вами!
— А этого они не хотят? — Гризель показала кукиш.
Гипотеза, построенная Штильмейстером, подтверждалась. Он угадал. Гризель визгливо протестовала:
— Что они дали мне на покупку завода? Сущие гроши… Я содержала их всех. Благодаря мне они получали отличные ангажементы. А-господин Акинфин Клавдий Лукич вел широкий образ жизни, кутя вместе с ними. И я давала ему в долг большие деньги, которые зарабатывала я… Мой голос и моя внешность делали сборы…
— В этом я не сомневаюсь, Гризель. Вами можно только восторгаться. Не верить вашим успехам не может и самый тупой человек…
— Благодарю вас… Благодарю… Не хотите ли, я попрошу кофе? У меня есть ром…
— Как это шикарно! Только позднее… Не верить вашим успехам, — повторил: он, — может только болван. Но, Гризель, какой болван поверит вам, что вы могли скопить сумму, приближающуюся к стоимости завода?
— Но, сударь, я же не только пела. У меня были и те, кому я пела у них дома…
— Но так ли уж много платится за этот вид пения?
— Кому как. Есть, сударь, певицы и танцовщицы, получающие за несколько рандеву дома. Виллы. Дворцы… Положим, я была не такой щукой. Но и не могу отнести себя к аквариумным рыбкам, довольствующимся маленькими червячками. Я могу купить еще два завода на свои накопления…
Штильмейстера оскорбляла эта наглая ложь.
