Обжалованию подлежит - [3]

Измотанный путник, миновав глухой высокий забор, вваливался в их с Машей временное пристанище. Шаркал ногами и с виноватой улыбкой — вечно она у него виноватая! — протягивал увесистый сверток, обтянутый когда бязью, когда мешковиной. На расспросы, почему к ним никогда не отпустят Петра, отвечал не слишком распространенно: «Раненых доставляют непрерывным потоком». Начиналось: «А самим хирургам очень опасно, поскольку рядом с передовой?». В ответ Станислав мямлил, цедил: «Ну, налеты, ну, обстрелы из дальнобойных орудий; земля, конечно, взлетает столбом». Однажды обрисовал, как сам он, тогда еще не обстрелянный лаборант, выскочил из основного здания после бомбежки. Озирается, вертит в руках ключ от двери лаборатории, а лаборатории нет.

Машенька радовалась не только гостинцам, она всем сердцем тянулась к «дяде с войны». В свое последнее посещение города на Вятке-реке, в холодище и беспросветной тьме — светомаскировку в домах не ввели, но улицы освещали скупей скупого, — «дядя» взялся убаюкать «дитя». Выбрал вполне подходящую, по его понятиям, колыбельную:

Были два друга в нашем полку,

Пой песню, пой!

Если один из друзей грустил,

Смеялся и пел другой.

Сейчас мелодия той колыбельной сразу ожила в памяти Оксаны — простенькая, излюбленная гармонистами. Ожили и слова, особенно про дружбу. Оксана не устояла, напела ту всплывшую в памяти песню. Напела без слов, мотив не мог не напомнить о «дружбе». Стась слушал, понял, однако не подхватил. Наоборот, подобрался. В выпуклых зеленоватых глазах застыла настороженность, отчужденность. Оксана смолкла. На смену пению пришло шуршанье хрупких оберток, сквозь которые просвечивали тугие стебли и яркие головки цветов. Что ей букет? Знак вежливости — не больше того. А дружба истаяла — сама виновата.

2

Дружить Станислав умел. Петр в письмах аттестовал его не иначе как «душевный наш Стасик». Такому, писал, мало работы в лаборатории, он рвется в палаты, переживает чужую боль как свою. Выкраивает время быть полезным у коек, безотказный, не дает себе передышки, иной раз прикрикнешь: хоть немного поспи!

Демобилизовавшись, таким и остался — сердечным. По-братски опекал осиротевшее семейство Петра. Совсем ли по-братски? Достаточно впоследствии намудрил.

— Машу мою хоть иногда вспоминали? — прислонилась к вешалке, ждет.

— Машеньку? Ну еще бы!

— Вместе с мамой?

Шелестящая пестрая груда — дар Первомая — вздрогнула и выскользнула из рук. Станислав подобрал с паркета алые с желтыми язычками цветы. Поднял их, выпрямился, мысленно подосадовал — так повелось с начала знакомства — на свой невысокий рост. Разница между ним и Оксаной была с ноготок, но все же была. Жаль, что его отрочество не ведало акселерации, предпочел бы выглядеть каланчой, наблюдательной вышкой. Ничего не поделаешь…

— Ни дочку, ни маму не забывал. — Повинуясь взятому ею тону изъясняться начистоту, не скрыл опаски, возникшей утром, покуда брился и тщательно завязывал галстук. Спросил прямо: — Совсем заделался стариком?

— Старика бы не пригласила себе в кавалеры.

— Тогда получайте, любезная дама, тюльпаны с гвоздиками.

— Где там тюльпаны с гвоздиками? — из комнаты выглянула сравнительно молодая, крепко сбитая женщина в пестром переднике, в домашних туфлях. — Не узнаете меня, дядя Стась? — так и остался для нее «дядей Стасем», хотя сама успела вырасти в Марию Петровну. Как ее поприветствовать: здравствуйте? здравствуй?

— Машенька, с Первым мая! Цветы на двоих. Пристройте их в воду, пожалуйста. Подойдут к завтрашнему столу?

За дочку ответила мать:

— Ого, коронное блюдо! — Распорядилась: — Возьмешь в буфете бело-синие вазы.

— Гжель? В самый раз. Не беспокойся, мама, ступайте, мы с Михайлом не подведем, нынче он у меня кухарит как миленький. Ну собирайтесь, вас на вечере ждут. Заметьте, дядя Стась, мать на пенсии, а в коллективе ей полный почет, не дают оторваться. Меня она в прошлый приезд сводила к своим на праздник, теперь ваш черед. — Затарахтела, по прежней детской привычке глотая слова: — Это у метростроевцев имеется свой Дворец, у эксплуатационных служб его пока нет. Арендуют помещение на вечер, коли капитальное мероприятие. — Чем замысловатее слово, тем сочнее оно выговаривается. — Меня свела в Центральный Дом культуры железнодорожников, вас ожидает ЦДРИ — слышали про такое? Клуб для артистов! Вот где, наверно, шик-блеск! Мы тоже фасоним, но такого не отыщешь в наших краях…

— Что за края? Здорово я от вас, Машенька, оторвался.

— Знаменитый Забойск-Антрацит. Тридцать пять шахт, до революции всего было две. Комсомольцы понаехали по призыву…

Вступила мать, предваряя новую скороговорку:

— Подробности сама изложу по пути. Станислав, подайте даме пальто.

— Которое? Это?

«Дама» оглянулась на вешалку, всплеснула руками.

— Ух, какой кавардак! — Не мешкая, расположила одежду приезжих так, чтоб исчезло впечатление хаоса. Детская шапочка, пальтецо, импортная косынка «Венеция» — всякая вещь нашла свое место; обувь вдоль плинтуса выстроилась по струнке.

Управившись, хозяйка дома собралась было одеться и вдруг спохватилась:

— Тоже мне умница! Все, казалось, пристроила, ан нет… Погодите, сейчас приберу.