Обыкновенный русский роман - [16]

— Севе вообще везет на всякую сволочь — половину «дичи» для посвящений взяли по его наводке, — добавил Игорь. Он сидел впереди и периодически посматривал на меня в зеркало заднего вида, смакуя каждое движение мускулов на моем лице, выдававшее нервозность — с таким любопытствующим наслаждением можно наблюдать за человеком, который впервые смотрит остросюжетный фильм, известный тебе до мельчайших перипетий.

— И главное, никогда ведь не повторяется, — продолжил Игорь. — То у него таджик-наркодилер, то коллектор зарвавшийся, то ювенальный инспектор, то пьяница-хирург, был даже один либеральный гей-блогер. Причем то, что он гей, выяснилось уже в лесу. Как увидел могилу, сорвал повязку со рта и давай нам интимные услуги предлагать.

Игорь, Сева и парень за рулем (все звали его Мартын, хотя имя у него, кажется, было другое) громко рассмеялись. Мы ехали вчетвером — остальные кромешники забились в «Газель» вместе с гробом и следовали позади.

— А если кто-то в полицию заявит? — спросил я.

— А ты бы заявил? — отразил вопрос Сева.

— Думаю, нет.

— Ну и они, думаю, нет. В полицию идут, когда паспорт потерял, а когда тебя люди в масках чуть в лесу не зарыли, лучше напиться и забыть это, как страшный сон.

— А что, были случаи, когда… ну, с рулеткой…? — я так и не сумел подобрать слова, которые бы мог произнести без внутреннего содрогания, но Игорь все понял.

— Конечно, — ответил он серьезно, через зеркало вперив в меня глаза.

— И куда их потом? В ту же яму?

Игорь приложил к губам указательный палец — я расценил это как положительный ответ и снова отвернулся к окну. Мимо проносился подмосковный октябрьский лес, нарядившийся в золото и рубины, словно желая в последний раз блеснуть всей своей роскошью перед тем, как зима разденет его до костей и укроет снежным саваном. Мне представилось, как в этот момент бритоголовый телок бродит между деревьями и ищет выход к трассе.

Через несколько дней меня повели к Севе делать татуировку — это было последней ступенью инициации — своего рода печать на анкете соискателя. Сова, раскинувшая крылья наподобие гербового орла и держащая в лапах метлу и револьвер — клеймо размером с пятак набивалось на внутренней стороне плеча, под бицепсом, чтобы даже без одежды оно не бросалось в глаза. Так я стал одним из кромешников — на тот момент тринадцатым.

Среди нас были представители самых разных взглядов: православные монархисты вроде Игоря, национал-демократы, евразийцы, сталинисты, нацболы (их представлял Сева) и даже крайние путинисты, верившие в хорошего «царя», опутанного сетью «боярских» заговоров. Объединяли же нас приверженность идее новой опричнины, предвкушение грозных испытаний, ожидавших страну, и осознание необходимости действия — собственно, это последнее и вытолкнуло будущих кромешников за рамки уже существующих общественно-политических движений, где их единомышленники занимались по большей части болтовней о судьбе России и организацией бессмысленных акций в сети и на улице.

Мы предпочитали пустозвонству тихую и деятельную подготовку — подготовку к Событию, приближение которого все остро ощущали, но описать которое не могли. Она включала умственное и физическое развитие: первое через чтение и посещение открытых лекций по самым разным темам — от философии политики и истории тайных обществ до техники выживания в экстремальных ситуациях и психологии массовых беспорядков, — а второе через занятия в спортивных секциях и участие в военно-тактических играх.

Рано или поздно — мы были в этом уверены — логика русской истории заставит власть вновь прибегнуть к механизму опричнины, и тогда настанет наш час, а пока мы должны были копить силы, затаившись в кромешной тьме, как спецназ Истории в засаде на обочине постсоветского безвременья.

* * *

На первую мамину годовщину я решил поехать домой, провести этот день с родней.

В поезде мне снова снился странный сон про церковь. Я прихожу на службу, а в храме все как-то подозрительно: на стенах поблекшие дешевые обои в стиле барокко, иконы почему-то больше напоминают неумелые репродукции картин Блейка, брезжит тусклый электрический свет, свечей нет, в воздухе витает жидкий кадильный дым, отдающий чем-то медицинским, пения не слышно, застоявшуюся тишину лениво царапает тиканье часов, доносящееся из алтаря — туда горлышком ведет узкий коридор, в конце которого подобно стражникам то ли стоят, то ли сидят безбородые священники. Причем все это даже во сне с его нарушенной логикой настораживало и воспринималось как жутковатая пародия, но совсем не по себе становилось от того, что остальные прихожане (их было не много) не чувствовали подлога и вели себя как обычно — стояли, переминались с ноги на ногу, мелко крестились и наклоняли головы.

В последнее время у меня часто случались такие сны. Возможно, в этот раз сон каким-то образом был навеян вечерним разговором моих соседок по купе. Две эти пожилые женщины быстро познакомились и разболтались — обсудив цены на продукты, новости шоу-бизнеса, свои болезни и огородные дела, они, как это водится в России, занялись богословием. Одна оказалась верующей мусульманкой, а вторая — тоже была когда-то, но с возрастом пришла к атеизму. «Однажды я задумалась: если есть Бог, то почему же он допускает столько зла, почему не может остановить сатану?» — говорила атеистка. Ее собеседница пробовала объяснить, что зло происходит из наших грехов. Тогда атеистка приводила аргумент о страданиях младенцев, которые не совершали грехов, и мусульманке оставалось ответить только «МашаАллах» (так пожелал Бог) — формулу, безапелляционную для верующего, а для неверующего абсолютно пустую и звучащую скорее как признание поражения — уж я-то это прекрасно знал.