Обыкновенное дело - [5]

— Если их не угнали за Одер, как говорит этот Вульф.

— Будем надеяться, что они в числе уже освобожденных. Чтобы не гадать на кофейной гуще, лейтенант, сейчас же отправляйтесь на сборный пункт, свяжитесь с Юговым и примите все меры для их розыска. А лесником я пока что займусь сам.

Оставшись один, Ярута долго расхаживал по комнате, еще и еще раз обдумывал, не пошел ли он ложным путем, не принесет ли этот путь новых затруднений, осложнений. Противник неглуп и осторожен, он, в свою очередь, бдительно следит за всем, что делается вокруг. Что предпримет Либих, если он что-либо заподозрит? Надо и это предвидеть.

Продолжая размышлять, майор остановился у туалетного стола и непроизвольным движением открыл один из ящиков. В нем оказалась груда писем. Все они были адресованы, видимо, жившей здесь женщине, некой Грете. На дне ящика майор обнаружил альбом в кожаном переплете с тисненной золотом надписью: «Милой Грете в день двадцатилетия». С первой же страницы Яруте улыбнулось довольно миловидное лицо владелицы альбома. Далее следовала всё та же Грета, с пеленок и до подвенечного наряда об руку с высоким худощавым франтом в цилиндре и длинном фраке. На следующем листе этот франт, уже в мундире обер-лейтенанта, стоял на верхней площадке Эйфелевой башни и с высокомерием победителя взирал на распростертый внизу Париж.

— Ну и ну, — усмехнулся майор, с любопытством разглядывая снимок. Фотограф изловчился так заснять офицера, что казалось, будто Париж лежит под его сапогом.

Ярута щелкнул ногтем по этому сапогу и перевернул страницу. Теперь офицер был уже в чине майора и давил сапогом другую землю, родную землю Яруты. Крым, золотой, солнечный Крым, этот надменный завоеватель щедро дарил своей Грете! Широко распростерши руки, сану в далекую перспективу гор, другую к зыбистому, залитому солнцем морю, — он самодовольно улыбался. Через весь снимок — размашистая надпись: «Милая Грета, твое море, твои горы! Я здесь, твой Вилли. Алушта, 1942 год».

И хоть это была только фотография, майора Яруту всего передернуло. Он иронически усмехнулся и вынул из альбома обе фотографии. Немного подумав, он положил их в планшетку.

Узнав от лейтенанта Вощина, что майор Ярута с группой солдат заночует в имении, старший сержант Зименко облюбовал подходящую комнату, приказал солдатам убрать ее, выставил часового, а сам пошел «разведать местность».

Сразу же за домом шумел большой старый парк. «Будь это у нас, определили бы под ясли или под школу — в самый раз. На биса одному хозяину столько роскоши… А то бы правление колхоза или клуб», — размышлял Зименко, шагая по каштановой аллее. Аллея вывела его к пруду, чистому, тронутому сейчас легкой зыбью. Кое-где всплескивала рыба, и во все стороны разбегались круги. «Эх, удочку бы в руки да погоревать», — мечтательно подумал старший сержант, заглядывая в то же время в ажурную беседку, обвитую начинавшими распускать листву побегами дикого винограда. Беседка стояла на самом берегу пруда. Зименко уселся в плетеное кресло и, поблаженствовав несколько минут, направился обратно другой тропкой. По ту сторону железной ограды виднелось в вечерних сумерках село. Старший сержант окинул неторопливым взглядом темные крыши, мысленно определяя, кто живет под ними… Обойдя весь парк, он вышел на хозяйственный двор, с трех сторон застроенный конюшнями, сараями, навесами. С детства знакомые, впитавшиеся в кровь запахи защекотали ноздри, напомнив о мирном пруде. Услышав мычанье, 3именно вошел в коровник.

В сумеречном дальнем углу возле яслей возился какой-то человек.

— Комрад, вер ист?.. Ком! — окликнул его старший сержант.

Человек обронил ведро и медленно повернулся к нему, подымая руки.

— Ком, ком! Чего трусишь, завоеватель? Ты кто? — ткнул Зименко в немца, когда тот подошел ближе. — Да опусти руки, обалдел, что ли? Фашист?

Человек отрицательно закачал головой и улыбнулся.

— Я не есть фашист, — неожиданно почти на чистом русском языке сказал он — Я есть ландсарбайтер

— Как?

— Батрак. Кажется, так говорят русские.

— Да ты кто — немец?

— Герман.

— Покажи руки.

Немец снова улыбнулся и протянул вперед обе ладони.

— Откуда знаешь по-русски?..

— В плену был.

— А-а, млеко, яйка, значит! — язвительно ухмыльнулся Зименко. — А как оттуда?.. Драпанул?

Немец, видимо, не совсем понял последнее слово «драпанул» и растерянно пожал плечами.

— Сталинград?.. Под Сталинградом в плен попал?

— Нэ Сталинград, — сказал немец. — Карпаты.

— Ого-о, Карпаты… Долгонько ты цел был. Значит, туда и обратно топтал нашу землю?

Немец опять отрицательно покачал головой.

— Плен попал в шестнадцатом году. Три года жил Сибирь. Работал у крестьянка. О, хороший женщина был солдатка Мария… Революция освободил, приехал Германия.

Зименко смотрел на мешки под глазами немца, на его длинные, натруженные руки и, к своему удивлению, убедился, что не чувствует вражды к этому человеку. Это было новое ощущение, потому что до сих пор в каждом немце сержант Зименко видел врага и только врага.

— Значит, освободила тебя революция, вернулся додому …батрайтен?

— Арбайтен.

— Один ворочаешь? — кивнул Зименко на коровник.