Обычные командировки. Повести об уголовном розыске - [22]

— Что же они исполняют?

— Да что хотите. Иду как-то вечером мимо, смотрю: в беседке полно народу, а эти двое полонез Огинского играют, и все притихли, слушают. А другой раз блатные песни чуть ли не во всю глотку орут. Тут был у нас один тип, Алексей Приходько, постарше вас. Раза четыре судился за ограбления. Так он столько блатных песен знал, что и не перечислишь. Голоса никакого, а память отличная. В городе его сейчас нет. Куда-то на лесозаготовки завербовался. Третий заводила — Зюзин Василий, слесарем на автобазе работает. На работе исполнительный, серьезный, а в компании кривляется, паясничает, анекдоты сыплет, словно из мешка. И где он их только отыскивает?

В подтверждение его слов в беседке взорвался хохот. Рогов прислушался:

— Зюзя, наверное, что-нибудь отмочил.

Дорохов встал и предложил:

— Пойдем туда, хочу познакомиться с этой братвой поближе.

Они подходили к беседке, а там запели другую песню. Теперь уже можно было разобрать слова:

Централка, все ночи, полные огня;

Централка, зачем сгубила ты меня?

Централка, я твой бессменный арестант,

Пропали юность и талант

В стенах твоих.

Песня звучала все громче и громче. Но вдруг оборвалась на полуслове.

— Ну, что же вы перестали? — усмехнулся подошедший Дорохов. — Пойте. Отличная песня, ей лет сто, а может быть, и больше, а сочинили ее знаете где?

В беседке возле стола сидело человек десять парней. Чуть в стороне, на отдельной скамейке расположились двое гитаристов и аккордеонист. При появлении незнакомого человека в сопровождении всем им известного Рогова кто-то убрал со стола стакан, кто-то прикрыл газетой нехитрую закуску: хлеб, помидоры и остатки селедки.

Ребята, насторожившись, молчали.

— Подвинься, — попросил полковник крайнего, сидевшего за столом. Сел на его место. Оглядел всех, приподнял газету: — Небогато у вас. — Дорохов отщипнул корку хлеба, медленно разжевал.

Рогов уселся в сторонке, рядом с высоким гитаристом.

— Молчите, значит, не знаете об этой песне. Ну тогда я сам расскажу. В начале прошлого века в тайге, за Иркутском, построили большую каторжную тюрьму и по имени царя Александра назвали ее «Александровский централ». Страшная была тюрьма, с каменными мешками вместо карцеров, холодная, сырая. Строили ее для политических. Много там погибло людей, смелых, талантливых, настоящих. Вот там и родилась эта песня... А клуб у вас хоть куда, ничего не скажешь. Тесновато, правда, да и крыша малость протекает. Ну, сейчас-то ничего, а зимой куда же?

Шустрый парень, тот, который спрятал стакан, усмехнулся: осень и зима теплые, а крышу в беседке починить можно.

За столом напротив Дорохова сидел молодой человек лет девятнадцати. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:

— Вы полковник из МУРа?

— Почти, — улыбнулся Александр Дмитриевич. А про себя отметил, что весть о его приезде распространилась очень быстро. — МУР — это Московский уголовный розыск, а я работаю в уголовном розыске страны.

Глядя на собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре компании. На нем была белая водолазка, старательно расчесанные длинные белесые волосы блестели в электрическом свете и крупными локонами спускались на плечи. Он зло посматривал на Дорохова и Рогова.

— Приехали дружинников выгораживать? — с вызовом заговорил он. — Ваши дружиннички и так никому проходу не дают. Мы, видите ли, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои. — Парень дурашливо растопырил руки. — Ну, плохого-то, плохого что мы делаем?

Рогов подошел к парню, похлопал его по плечу:

— Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, он и сам разберется. От твоих анекдотов даже у серого кота шерсть дыбом встает, а у ваших музыкантов слух пропадает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыбикова избил.

— Не бил Зюзя Цыбика, — вмешался худой рыжеватый парень, сидевший рядом с Дороховым. — А попало ему за дело. Он у пацана в ремесленном взял деньги и не отдает. А пацан год их копил на фотоаппарат.

— Так, так... Значит, у вас тут не только веселье, тут же и суд, тут же и расправа, — усмехнулся Дорохов. — Пойдем, Евгений, не будем мешать. Счастливо оставаться.

Как только они отошли от беседки, вслед им хлестнула озорная утесовская «Мурка»: «Ты зашухерила всю нашу малину и пошла работать в губчека».

— Вы обратили внимание, что музыкальная тройка все время молчала?

— Да, уж не снизошла до разговора...

— Но и не помешала. А это уже сдвиг. Один раз мы пришли с Макаровым, поговорить по душам хотели, а они такой концерт закатили, что и слова не вымолвишь. А в общем, знаете, Александр Дмитриевич, в беседку ребята идут оттого, что деваться некуда. Одни повеселиться хотят, другим дома невмоготу сидеть. В кино сходил один раз, другой, а на третий нет полтинника на билет, или уже все картины видел. Во Дворец культуры идти на танцы, так опять-таки не все их любят. Вот и идут сюда. Здесь все свои, спрос меньше, никто не воспитывает, никто шпаной отпетой не называет. Привольно им здесь.

— Ну, а насчет преступления здесь тоже договориться можно? — спросил Дорохов.

— Открыто, чтобы все знали, вряд ли. Вот я рассказал, что кража музыкальных инструментов из Дворца культуры была, так я однажды с Житковым разговорился и спросил его, почему он не забрал себе аккордеон с чердака, где был спрятан. Генка удивленно посмотрел на меня и говорит: «Дурак ты, Рогов, и как тебя во внештатные взяли? Зачем же мне тот аккордеон, если он краденый?» Я так думаю, что если кто из них и обсуждает преступные планы, то где-нибудь под кустом и с глазу на глаз. Подраться, похулиганить они способны, а вот грабить или воровать не пойдут. — Рогов вздохнул, раскурил сигарету. — Большинство, по крайней мере.