Объявляю убийце голодовку - [56]

Коллективное сопение подтвердило намерения обоих тугодумов показать себя с лучшей стороны, однако совершенно не смягчило суровую училку.

— Повторяю, покойником этот тип был раньше, до того, как притащился к Тане. А вот как раз потом он был совершенно даже живой и, может быть, здоровый, хотя, конечно, утверждать с полной уверенностью не возьмусь. Я не врач и его не осматривала!

Врожденное чувство справедливости не позволило мне не отметить, что пострадавшую нервную систему бедолаги вряд ли поправят на средства, что я уже уплатила. Если они потребуют прибавки, упираться мне не позволит совесть.

По мере того как ситуация прояснялась (для меня, но никак не для ментов), я все меньше переживала за блюстителей порядка и все больше тревожилась о собственной судьбе.

Никакое умственное напряжение так и не помогло ментам уразуметь, что до них пыталась донести подруга. Но самое печальное, что сомнения, стойко поселившиеся в их душах, одолели и меня. Аллочка-то сейчас слишком взволнована да и не успела отойти от нанесенного ей оскорбления, иначе даже ей хватило бы ума сообразить, что мой ночной гость, если речь, конечно, идет о нем, а не о ком-то другом, наконец обрел покой. Вечный.

Меня забила дрожь, а зубы принялись постукивать в такт участившемуся сердцебиению. Вот только этого мне недоставало! Свежего трупа! Я представила, как начну удовлетворять законное любопытство представителей закона относительно личности покойного, рода его занятий и степени нашей с ним близости, позволившей ему навещать меня глубокой ночью, и чуть не присоединилась к усопшему.

Можете мне поверить, я вовсе не гордилась, что просчитала все до мелочей, и прискакавшие колобки принялись терзать меня именно теми вопросами, которые я предвидела.

— Вы утверждаете, что с этим человеком не знакомы?! — Петруша совал мне фотографию моего знакомого трупа и поминутно утирал испарину со лба грязным носовым платком.

— Утверждаю, — кивнула я. А что мне еще оставалось?

Боюсь, у собеседников сложилось превратное представление о моей нравственности. Они перестали приставать с паспортными данными покойника, будучи, видимо, наслышаны, что современный этикет вовсе не настаивает на обмене визитными карточками перед интимными контактами, но от попытки узнать, при каких обстоятельствах я пригласила мужика «на огонек» и вручила ключи от собственной квартиры, не отступались.

Ну и как, скажите на милость, я им должна была втолковать, что я его не приглашала? Прямо как в фильме: «Не виноватая я, он сам пришел»! Но у меня не было таких божественных форм, как у Светланы Светличной, кроме того, я была полностью одета, так что средств убеждения оказалось маловато.

Я решила запираться до конца. Доказать, что это я пристрелила покойника, никто и никогда не сможет, пусть таскают меня по экспертизам, обыскивают квартиру, мне уже все равно, но свидетельств моей причастности к преступлению нет и быть не может. А рассказывать байки о нашей встрече в подсобке, плакаться, что неизвестные в камуфляже умыкнули мои ключи, пока я пребывала в бессознательном состоянии, а потом передали их этому недорезанному, — этого они от меня не дождутся. Ни в психушку, ни в тюрьму не хочу. Так что сейчас именно тот случай, когда меньше говоришь, дольше спишь в своей постели.

По истечении двух с половиной часов бесплодных попыток расколоть меня или Алку бедолаги удалились, предупредив о нежелательности моего отъезда. Принимая во внимание обтекаемость формулировки и своеобразную мимику Петруши, сказанное я интерпретировала как настоятельную рекомендацию не смешивать свои интересы с интересами следствия и исчезнуть незамедлительно. При этом, не желая бросать слишком уж неприглядную тень на тружеников пистолета и дубинки, замечу, что убийцей они меня, похоже, все-таки не считали.

— Тань, что же теперь будет? — Избавившись от опасной компании, подружка тут же потеряла кураж и кинулась ко мне за утешением.

Чем я могла ее успокоить? Пообещать, что все будет хорошо? Так она не поверит. Она же не дура, в конце концов. Наивная — да; неуравновешенная — бесспорно; к жизни не приспособленная — кто бы возражал. Но не идиотка. И, оказавшись под подозрением, вряд ли рассчитывает отделаться профилактической беседой.

Я угрюмо молчала, и Алка начала потихоньку психовать. Для начала пометалась по комнате, потом бабахнула дверцей холодильника. После перекуса оголодавших милиционеров заесть свое расстройство она могла разве что пакетом майонеза.

— Ал, ну хочешь, теперь я схожу в супермаркет? — сжалилась я. Бог с ними, с деньгами, сил моих нет смотреть, как она убивается.

Поглощенная переживаниями, Аллочка дернула обхватывающую шею нитку натурального жемчуга, и матово переливающиеся бусины веселой дробью застучали по полу.

— Да что же мне так в последнее время не везет?! — всхлипнула несчастная, и я принялась ее утешать. Хотя, видит бог, у меня имелось куда меньше оснований причислять себя к баловням судьбы и обстоятельств!

Как ни стыдно признаваться в собственной слабости, но всплакнули, кажется, обе. И, только немного облегчив душу привычным бабским способом, бухнулись на четвереньки и принялись выуживать жемчужины из-под мебели и из щелей.