Объясняя постмодернизм - [40]
В «Речи…» не стоит вопрос о том, какую абстрактную систему Фихте считал самой верной. Благодаря Канту «задача у нас была полностью решена, а философия завершена»[195]. Но философия Канта еще не применялась систематически в обучении детей.
Фихте начал с того, чтобы попытаться понять, как Германия оказалась в своем текущем бедственном положении. В прошлом Германия была великой. В Средние века «немецкие бюргеры были образованными» и «это время единственное в немецкой истории, когда эта нация стояла в блеске и славе».
Величие этих бюргеров заключалось в их «духе благочестия, честности, скромности, заботы о целом». Они были велики, потому что они не были индивидуалистами: «Редко где выдается отдельное имя и отмечает себя, потому что все чувствовали так же и были готовы на жертвы общему»[196].
Однако Фихте не был консервативным апологетом добрых старых дней. В контексте феодальной Германии Фихте был реформатором, который верил, что Германию разрушила коррумпированная аристократия: «Ее цветение было разрушено алчностью и жаждой власти князей»[197]. Немцы стали еще более испорчены новым миром, что привело к их бессилию перед лицом Наполеона. Какая же черта модерности в глобальном смысле стала причиной испорченности? Своекорыстие (эгоизм) – «эгоизм уничтожил самого себя посредством полного своего развития» и «народ может быть совершенно испорчен, т. е. эгоистичен, ведь эгоизм есть корень всякой другой порчи»[198].
А это, если вспомнить Руссо, случилось из-за того, что люди стали рациональными под маской Просвещения. Это подорвало религию и ее нравственную силу. «Просвещение рассчитывающего с помощью чувств рассудка стало той силой, которая устранила связь будущей жизни с нынешней посредством религии».
Вследствие этого правительство стало либеральным и морально слабым: «слабость правительства» часто допускала «безнаказанность неисполнения долга»[199].
В итоге немец продал свою душу, потерял свое истинное «я» и свою идентичность: «Таким образом, средство спасения, указать которое я обещал, состоит в образовании совершенно новой самости, существовавшей прежде, пожалуй, только как исключение у отдельных лиц, но никогда как всеобщая и национальная самость, и в воспитании нации». Снова повторяя мысли Руссо, Фихте писал: «Посредством нового воспитания (мы хотим) образовать немцев к новой общности, которая во всех своих частях будет движима и оживлена одним и тем же единым настроем»[200].
Прежде всего образование должно было стать эгалитарным и универсальным, не таким, как прежнее, феодальное и элитарное: «Нам поэтому не остается ничего иного, кроме как распространить новое образование на все без исключения, что есть немецкого, так что оно будет не образованием какого-нибудь особого сословия, но образованием нации». Такое образование поможет в создании бесклассового общества: «…снимается и исчезает всякое различие сословий, и, таким образом, у нас возникнет ни в коем случае не народное воспитание, но собственное немецкое национальное воспитание»[201].
Настоящее образование должно начинаться с попытки подобраться к источнику человеческой природы. Образование должно оказывать «воздействие вплоть до корня действительных жизненных движений и устремлений». Именно в этом был главный изъян традиционного образования: несмотря на то что оно уже не полагалось на свободную волю студента, оно все еще взывало к его совести: «Я отвечу, что первое заблуждение прежнего воспитания и внятное признание им своего бессилия и ничтожности как раз и заключается в этом признании и расчете на свободную волю воспитанника». Принуждение, а не свобода – вот что лучше всего для студентов: «Новое воспитание, напротив, должно состоять как раз в том, что оно на почве, возделывание которой оно взяло бы на себя, полностью уничтожило бы свободу воли и в противоположность этому вырастило бы строгую необходимость решений и невозможность противоположного в воле, на которую с этих пор можно смело рассчитывать и на которую можно положиться»[202].
К сожалению, сложно сделать это в существующей жизненной ситуации, когда дети ходят в школу, но в конце дня возвращаются к подкупающим условиям дома и развращающему влиянию своего окружения. Ну а если они проходят обучение дома у наставника, то подобные влияния соблазняют их с самого утра. Фихте настаивал на том, что «важно, чтобы воспитанник с самого начала беспрерывно и целиком находился под влиянием этого воспитания и чтобы он был совершенно изолирован от общества и тем самым предохранен от всякого соприкосновения с ним»[203].
Как только дети отделены, учителя могут обратить внимание на внутренние личные качества. В своем эссе об образовании Кант, разумеется, настаивал на том, что «послушание является самой существенной чертой в характере ребенка, особенно ученика или ученицы»[204]. Однако Фихте понимал, что дети есть дети и, будучи детьми, они не станут налагать на себя обязательства по своей воле. Поэтому администрация школы должна решительно предписать ученикам исполнение определенного круга обязанностей: «Чтобы тем самым законодательство сохраняло высокую степень строгости и возлагало бы многочисленные обязанности. К последним… в экстренных ситуациях можно принуждать посредством страха перед посюсторонним (немедленным) наказанием; предусмотренные законом наказания должны быть исполняемы без всякого снисхождения и исключений»
