Обвиняется кровь - [33]

Закон строго требовал оформления протоколом каждого допроса, но следственные тома дела ЕАК показали, что без всякого фиксированного следа проходили десятки допросов, длившихся часами, — след отпечатывался в психике арестованного: потрясения, травмы, кровоподтеки, сломанные зубные протезы, глухота, отвратительные унижения человеческого достоинства и многое другое, — но ни строки протокола. Лишение сна, часы, заполненные угрозами, издевательствами, попытками подкупа выбившегося из сил арестанта, — и все без следа, без рутинного, обязательного протокола допроса.

Юристы поразились странному, повторяющемуся графику следствия: десятки многочасовых, не фиксированных протоколом допросов, затем два-три поверхностных, биографических протокола, и вдруг — большой, случалось огромный, в 25, 40, 51 и более страниц протокол из тех, что в недрах Лубянки окрещены «обобщенными» или «свободными». После недель истязаний и провокаций, из многих черновых записей, из стонов и отчаяния, из опустошенного бормотания несчастных, из бреда ловкие повара «кухни Бровермана» — этот кабинет так и называли — «кухней»! — приготовляли «обобщенный протокол». Назову только немногие дела, в которых этот убийца без оружия, кичливый застеночный стилист отличился образцовыми, приготовленными для ЦК «обобщенными протоколами»: дело маршала Кулика, других военных работников высшего ранга: «ленинградское дело» Кузнецова и Соловьева: дело министра Новикова; дело В.В. Ларина — секретаря-академика АМН СССР; дело «террориста» Даниила Андреева — сына писателя Леонида Андреева; дело известного хирурга С.С. Юдина; дело Бородина и многие другие.

«Обобщенные протоколы» позволяли любые подтасовки: когда доктора Шимелиовича после ареста привели к министру, Абакумов сказал, обращаясь к находившимся в кабинете следователям: «Посмотрите, какая рожа!» — а секретарь министра, полковник госбезопасности, добавил: «Так это вы первостепенный консультант Михоэлса?!» Впоследствии Шимелиович прочитал именно эти слова в показаниях Фефера, но оформлено все было так, будто не Фефер подсказал это следователям, а только повторил реплику полковника.

Старшие следователи и руководители следствия по делу ЕАК, оказавшись под арестом, изворачивались, объясняли практику «обобщенных протоколов» техническими обстоятельствами, необходимостью сокращать и редактировать стенограммы допросов и даже малограмотностью некоторых следователей — истинной причины они открыть не решались: могло измениться министерское начальство, но Инстанция, но ЦК, как живой Бог, стояли непоколебимо.

«Обобщенные протоколы» готовились для Инстанции. ЦК не нужны были случайные лоскутья допросов, метания, отчаяние, отказы от вчерашних показаний, следственные будни — рядовые Инстанции, а тем более ее жрецы — Шкирятов, Маленков или Поскребышев — не желали копаться в дерьме, вникать в долгий, трудный процесс следствия — им подай главное, и в очищенном от «пустяков», завершенном виде.

«Обобщенный протокол» как некий жанр следственного сочинительства родился для Инстанции. Когда-то, когда Абакумов и в малом еще не смел соперничать с Берией, а радовался его протекции, Лаврентий Павлович втолковал ему, что протоколы допросов, униженные признания подсудимых для Сталина, много читающего человека, одно из самых желанных чтений. А в случае с ЕАК даже тема желанная — дело, которое в известном смысле призвано было увенчать его земной подвиг. Дело, разумеется, не под стать его богосуществованию, но достойное войти красной строкой в летопись его жизни. Разоблачение народа, не обделенного талантливыми, артистичными личностями, однако рожденного лишь для того, чтобы унавозить почву, на которой будут развиваться и благоденствовать другие народы, полноценные нации, блюдущие отчий дом, землю и язык предков. Перекати-поле есть перекати-поле, и пусть гонимый ветром, жесткий, колючий этот клубок не рядится ни под русскую березу, ни под сибирскую ель, ни под виноградную лозу Кавказа!

Триумф поездки Михоэлса и Фефера в США, Канаду, Мексику и Англию, хотя и подарил стране десятки миллионов долларов и прибавил добрых к нему чувств американцев, вызвал раздражение в Кремле. Дело даже не в суконной, подбитой лисьим мехом шубе — подарке от нью-йоркских скорняков и портных Сталину (его безопаснее было бы не привозить генералиссимусу, человеку в шинели), — хуже то, что американские журналисты, не приученные каждую статью начинать с панегириков Сталину, хотя и очень чтимому и популярному в те дни, писали отчеты о митингах с участием «русских», забывая упомянуть имя вождя, как будто актер Михоэлс и первый «еврейский пролетарский поэт» Фефер, возглавив свое воинство, громят Гитлера. Слово национальный вышло из употребления у осведомителей Лубянки, превратившись в националистический. Любое культурное начинание, клубная встреча, литературный вечер, публичное чтение стихов, проходившие на еврейском языке, изначально считались националистическими. Кончилась война, отпала прямая нужда в ЕАК, но комитет держали как садок с помутневшей водой, в глубине которого промельком метались напуганные убывающим кислородом живые существа. Комитет перевели под крышу ЦК и «укрепили» назначением в него сотрудника госбезопасности Хейфеца. Расчет строился в надежде на «крымскую провокацию», не зря же она была подброшена ЕАК еще в январе 1944 года.