Обстоятельства смерти господина N - [34]

Появление Хенкинса было для Хоукса неожиданным. Сначала он наотрез отказался ехать.

— В конце концов Олдмонт должен быть заинтересован в получении денег по страховому полису. Это смешно, — возмущался Фил Хоукс. — Наш долг — оповестить клиента, но не бегать за ним.

Неприятные воспоминания о том, как ему пришлось дважды напрасно ждать Олдмонта, начисто отбили у него охоту иметь дело с таким человеком. Он уже заказал билет, а документы, относящиеся к Олдмонту, собирался попросту оставить в почтовом агентстве, где Олдмонт хотя бы иногда бывает. Дальнейшее — его дело, — разгорячившийся Хоукс чуть не кричал на Хенкинса, словно тот втравил его в эту дурацкую историю.

Дуайту Хенкинсу понадобилось не менее получаса, чтобы уговорить Хоукса предпринять последнюю попытку. Высадив Фила у дверей дома, где обитал Олдмонт, Хенкинс отъехал немного в сторону, и из телефона-автомата позвонил О’Брайену. Хенкинс нашел его дома. О’Брайен и здесь смотрел телевизор. Группа молодых девушек в ярких платьях, оставляющих открытыми левое плечо и руку, исполняла танец, традиционный для северного Таиланда. Безупречная прическа украшена венком из белого жасмина. На четырех пальцах каждой руки длинные искусственные ногти, движения рук — самое прекрасное в этом танце. Иногда его исполняют с зажженными свечами, под мелодичное хоровое пение.

— А что делать мне, Говард? — спросил Хенкинс.

— Ждать Хоукса, — неторопливо ответил О’Брайен, — когда он выйдет, отвезти в “Амба-садор”. Позаботиться о том, чтобы он исчез из Таиланда как можно быстрее. Билет он уже купил?

— Да, как будто, — неуверенно подтвердил Хенкинс, — а не стоит ли мне…

О’Брайен откашлялся.

— Дуайт, я что, с годами утратил способность четко выражать свои мысли?

Вполне в духе О’Брайена, раздраженно подумал Хенкинс, таким образом осадить подчиненного. Это его любимое выражение: “Говорить надо не так, чтобы вас можно было понять, а так, чтобы вас нельзя было не понять”.

Фил Хоукс изумленно уставился на перевязанную правую руку Олдмонта. До него даже не сразу дошло, что в левой Олдмонт держит пистолет.

— Вы плохо себя чувствуете? Вы больны? — не успев договорить, Хоукс почувствовал нелепость своих вопросов.

Если бы у Олдмонта были силы, он бы усмехнулся. Пропуская Хоукса, он сделал шаг в сторону, держа гостя под прицелом, и кивком указал на кресло. Сам опустился в качалку. Пистолет положил на колени.

— Я слушаю вас, — сказал он.

Когда ошеломленный таким приемом Хоукс стал распаковывать сверток с бумагами, пистолет опять оказался у Олдмонта в руке.

— Нет, нет, — жалко усмехнулся Хоукс. Он почувствовал, что весь взмок, во рту стало сухо, — здесь нет оружия.

Он поскорее вытащил документы, чтобы Олдмонт убедился: у него с собой только безвредные листки бумаги, которые решительно никому не могут причинить зла. Хоукс навсегда зарекся браться за такие поручения. В горле у него стоял комок, и он не мог никакими силами заставить себя разжать челюсти. Он молча протянул Олдмонту пачку документов. Черный зрачок пистолета гипнотизировал его.

“Неужели притворяется?” — думал Олдмонт. Но так играть может только искусный актер. Парень вел себя странно, он явно был напуган, его поведение не укладывалось в схему, которую Олдмонт себе нарисовал. Недоумевая не меньше Хоукса, он, опять отложив пистолет, взял документы левой рукой.

Это произошло вскоре после реорганизации Совета национальной безопасности, да и в конечном счете в результате этого.

К Олдмонту, занимавшему пост начальника отдела, заглянул самый старый из его сотрудников; после долгих размышлений он собрался на пенсию. С сожалением оторвавшись от дел, Олдмонт согласился потолковать с ветераном.

То, что он услышал, показалось совершенно неправдоподобным. Однако доказательством были толстые пачки с записью полученных сведений. Оставшись один, Олдмонт разобрался в этой кипе и убедился, что его сотрудник был прав. Местная служба Агентства национальной безопасности случайно перехватывала внутреннюю глубоко секретную информацию ЦРУ; пост электронного прослушивания “считывал мысли” с компьютерной памяти, поскольку в сфере его действия оказалась одна из ЭВМ ЦРУ. Тогда они еще только начинали эксперименты по “подслушиванию” компьютеров. Этот случай подтверждал перспективность дальнейших разработок.

Первым побуждением Олдмонта было доложить начальству, что пост электронного прослушивания надо переориентировать на другие объекты, но одна бумага привлекла его внимание. Он заметил свою фамилию. Это была шифротелеграмма в Лэнгли: “Работника АНБ Нэда Олдмонта предлагается в дальнейшем не командировать в Таиланд. В связи с некоторыми обстоятельствами смерти его родственника (Линн Олдмонт, лейтенант ВВС, см. наши телеграммы №№ …) может представить определенную опасность для работы местного аппарата управления”.

Телеграмма как громом поразила Олдмонта. Утихшее было горе опять напомнило о себе и больше не отпускало. Значит, предчувствие не обмануло Олдмонта, что-то неладное произошло в тот день, когда Линн, как ему сказали, погиб от пули вьетнамского партизана.

Олдмонт не сообщил начальству, что АНБ подслушивает компьютерную систему ЦРУ, а попросил освободить его от должности начальника отдела, ссылаясь на нездоровье, и занял место ушедшего на пенсию сотрудника, который первым обнаружил это. Все, что неутомимая служба электронного перехвата выуживала из бездонной памяти компьютера, оседало в столе Олдмонта. Это была лишь тонкая струйка в безбрежном океане информации, поступавшей в АНБ, и Олдмонт, который проработал в агентстве больше двух десятков лет, знал, как утаить от чужих глаз то, что должно остаться его личным секретом.