Общественная миссия социологии - [41]

. Термин «феномен» у И. Канта связан с «ноуменом» (непознаваемой «вещью в себе»), у Э. Гуссерля обозначает представленность предмета в сознании после «феноменологического эпохе» (воздержания от онтологических суждений). Феноменологическая социология дефинирует общество как «феномен, постоянно воссоздаваемый во взаимодействии людей». В этом определении термин «феномен» призван, с одной стороны, зафиксировать факт отсутствия в обществе чего-либо, не зависимого от взаимодействующих людей, с другой – показать, что все общественные формы, структуры, институты (от государства до семьи) конструируются и воспроизводятся «вот этими людьми – здесь и сейчас» в их интеракциях. Иногда выдвигается аргумент: «нет людей – нет общества», обсуждать который бессмысленно в силу его инфернальности. Однако невозможно не признать наличия в обществе, как и в жизни отдельного человека, наследуемого достояния – духовного и материального багажа предшествующих поколений, которое независимо от «вот этих людей» и может ими лишь распредмечиваться и трансформироваться. Кроме того, общество обладает эмерджентными свойствами, благодаря чему возможно возникновение такого неожиданного нового, следов которого в текущих интеракциях обнаружить невозможно. Разумеется, люди определенным образом строят свои отношения, причем не толь ко в форме межличностного общения, но и по линии легитимации институциональных форм социального порядка с его нормативными требованиями, правилами, стимулами, санкциями и т. д., т. е. отношения с государством и его конкретными органами, а также со структурами гражданского общества – партиями, профсоюзами, общественными организациями и др. В этом смысле можно говорить о конструировании общества, его институтов, форм собственности и правил общежития: через референдумы, выборы, общественное мнение, моральные и религиозные ценности и т. д. Правомерно также рассматривать «феноменологию» тех или иных общественных процессов, отношений и структур. Например, инфляция на феноменологическом уровне – это рост цен. Изучая субъективные реакции («переживания») на данный процесс, можно получить важную информацию о платежеспособном спросе, структуре потребления, уровне социальной напряженности в обществе. Однако феноменологический подход не раскроет природу инфляции, ее причины, возможные способы ограничения и т. д. Для этого нужна иная методология, опирающаяся на категории аналитического реализма.

Одним словом, называя в качестве объекта исследования социальную феноменологию, В. А. Янчук, возможно, сам того не желая, сократил предметное поле социальных наук, оставив в нем лишь то, что можно назвать «субъективной реальностью». Отсюда вывод автора о том, что, по существу, единственным способом постижения социальной реальности является обращение к самому ее субъекту, т. е. человеку путем диалога с ним, носящим опосредованный (знаковый, интерпретационный) характер. В столь категоричной форме («единственный способ») это положение неприемлемо не только для социологии, экономики, права, политологии, но и для самой психологии. Именно поэтому известный дильтеевский тезис «Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем» отвергли и психологи, и социологи, и философы. В обстоятельной работе о Дильтее Р. Арон делает следующий вывод: «Он хотел, чтобы учение о жизни сделало бесполезными онтологические вопросы, но ему самому не всегда удавалось преодолеть колебания между невозможностью знания и неправомерностью вопросов»[151]. Имеется в виду, что если запрещен онтологический вопрос «Что это?», то знание невозможно, ибо нечего и не о чем знать. Феноменологи обходят эту контроверзу с помощью вопроса «Как?», а именно – как представлен предмет в сознании, исходя из того, что знания о предмете в самом предмете нет, оно возможно лишь в голове познающего человека. Дильтей не решил поставленную им самим перед собой проблему: дать обоснование гуманитарных наук. Категория «жизнь» не позволяет даже разделить науки по предмету, иначе пришлось бы признать, что биология, физиология и другие не относятся к естественным наукам.

Как правило, в массиве эмпирических данных по изучаемой проблеме удельный вес человеческой информации не столь велик. Но дело не в этом, в некоторых исследованиях, например ценностных ориентаций молодежи, он может приближаться к 100 %. Главное, что в полевой работе социолог вынужден исповедовать методический синтез, использовать «интерфейс» (единство количественных и качественных методов, а не их противопоставление), лично включаться в проблему, скажем, ездить в общественном транспорте и замечать то, на что другие не обращают внимания. Социолог не сыщик, не священник или психиатр, ему не нужен «непосредственный доступ к исследуемой реальности, сокрытой в сознании субъекта». Более того, «лезть в душу» запрещает социологическая этика, исходя из великого принципа не только медицины, но и науки вообще: «Не навреди». Социологу более чем достаточно того, что люди хотят и готовы сказать в опросе по изучаемой проблеме. Если бы их мнения были сплошным «притворством», некоей «псевдореальностью», то никогда прогнозы выборов не подтверждались бы, как и данные о предпочтениях, рейтингах, удовлетворенности, покупках, поездках и т. д. Социология оставалась бы на уровне социально-философского теоретизирования – на основе библиотечных источников и интроспективного метода. Методологическим императивом социологии является проблематизация, требующая не только выявления гносеологических или терминологических противоречий, но и характеристики предметной стороны проблемной ситуации. «Споры о методе, – писал К. Поппер, – чтобы быть плодотворными, должны вдохновляться практическими проблемами. Если этого не происходит, их начинает отличать пустая утонченность, которая и создала методологии дурную славу среди исследователей-практиков»